Алла Калинина - По образу и подобию

И я вдруг понял, я тоже хочу детей, хочу, и поэтому должен скорее жениться, именно так! Жениться не потому что, а для того, чтобы… А ведь тут огромная разница, огромная… Однажды мы уже говорили об этом с Валентином, но тогда я еще не дозрел, не понимал. А теперь? Я тоже хочу таких, красивых, как на картинке, толстеньких, счастливых, — своих! И от этой мысли все вокруг переменилось, словно разом все стали мне ближе, понятнее, отчетливее стала наша связь.

Володя положил мне на тарелку толстый, сочащийся жиром кусок мяса, горкой насыпал маринованные сливы, еще какие-то зеленые листочки, целый кулинарный натюрморт. Мясо было потрясающее. Я ел, и смотрел, и слушал.

Встал дядя Миша с бокалом в руке, в котором было на донышке что-то розовенькое, откашлялся, осмотрел всех с широкой улыбкой на лице:

— Позвольте мне, дорогие мои, поднять этот тост за радость жизни, за молодые лица и прекрасных женщин, которые так украшают этот стол, и за то, чтобы на душе у всех было тепло и хорошо! Всего вам самого, самого доброго!

Все зашумели и захлопали. Я догадывался, конечно, что дядя Миша большинство гостей не помнил и не узнавал в лицо, но каково же было его удивительное жизнелюбие. Значит, до сих пор жизнь приносила ему радость и удовольствие. Неужели и это тоже было результатом эгоизма, о котором столько говорилось в семье, или дело здесь было совсем в другом? Во врожденном, генетическом, душевном здоровье, которое досталось ему одному из всей большой семьи. Все получалось удивительно — счастливый, добродушный, легкий в общении эгоист дядя Миша и скандальная, обиженная на весь мир чистота в лице Симы. Разве так бывает, разве это может быть? По каким же критериям тогда вообще судить о том, что хорошо и что плохо, если поведение людей ничего не значит? Как докопаться до их подлинной сущности, на какие критерии опираться? А может быть, судить и вообще не нужно, просто постараться понять всех и в каждом явлении выискать лучшее, доброе или хотя бы просто приемлемое, — может быть, так? Но ведь я привык считать, что это беззубая, вредная позиция! А сейчас я не находил другой, не находил. Он лучился доброжелательством, этот старик, он каждый день ездил к Симе, несмотря на то что она злилась и гнала его; он, в конце концов, придавал своими патриаршими сединами смысл и значение всему этому нашему странному сборищу. Пусть Мила нас собрала, но именно он возглавил, и то, что он не узнавал никого, не имело значения. Все равно его место было законное, и все признавали это. Нет, он определенно мне нравился, этот дядя Миша, он красиво жил, даже я вдруг начал гордиться им, хотя совсем недавно был так настроен против него.

За дядей Мишей поднялся Эдик, лицо его заметно покраснело, длинные зеленовато-карие глаза лучились, он явно собирался повеселить нас.

— Господа, — сказал он, дурачась, — господа! Я не могу не согласиться с батюшкой в отношении того, что женщины вообще украшают наш стол. Да, женщины — это прекрасно, и, следовательно, чем больше женщин, тем — что? Тем лучше нам. Я, правда, совершенно не могу разобраться, что свело нас сегодня за этим прекрасным столом, это все по части Милы, и потому позволю себе это опустить и перейти сразу к конечному результату. А конечный результат таков. Что мы видим сегодня вокруг себя? Мы видим множество совершенно свеженьких для нашего благосклонного глаза молодых особ женского пола, что есть безусловно хорошо. Но, господа! Зачем же нам морочат голову какими-то там родственными отношениями? Зачем нам портят удовольствие? Мы не потерпим… Позвольте, а где коньяк? Здесь только что стояла бутылка армянского коньяка…

Все смеялись. Застолье подошло к тому моменту, когда слова уже не имели значения, когда всем было весело и хорошо и так. Я понимал это, я сам чувствовал приятное расслабление в теле и легкость мыслей, но все-таки не настолько, чтобы перестать интересоваться всем, что вокруг меня происходило. Хорошо Эдику, он ведь пришел только поразвлечься, он уже не молод, он сделал свою жизнь. А мне все еще предстояло, я не мог так, как он, не мог себе этого позволить, мне еще надо было разбираться и разбираться. И в нем, между прочим, тоже. Что он прячет за этим своим балагурством, о чем думает на самом деле, почему так часто сегодня я ловил на себе совсем не шутливый, а серьезный и пристальный взгляд его длинных, слегка помаргивающих глаз? Ах, все на свете сложно, если только начать разбираться, если только отнестись ко всему всерьез.