Алла Калинина - По образу и подобию

«Дорогой Жорочка! Мне передали Вашу просьбу сообщить, что я знаю о Луганцевых. Знаю я очень много, и, если Вам нужно, я с удовольствием это расскажу. Для меня история начинается с нашей бабушки Марии Андреевны Луганцевой, которую соседки звали просто Луганиха. Бабушка моя и Вашего отца осталась вдовой в возрасте до тридцати лет с пятью маленькими детьми на руках: Аней, Олей, Георгием (вашим дедом), Костей и Андреем (моим отцом). О Вашем дедушке Георгии Вы знаете, наверное, лучше меня…»

Я остановился в растерянности перед непостижимым легкомыслием стариков. Да откуда же я могу это знать, если она мне не расскажет?! Но выбирать мне было не из чего, старуха писала то, что ей казалось важным, что ей приходило в голову. Она подробно описывала жизнь каждого члена той изначальной семьи, и кто на ком женился, и кого родил, и в каком возрасте умер. И постепенно ее план стал вырисовываться для меня, она просто добросовестно изображала мое родословное дерево со всеми его ветвями, отростками и пустыми, засохшими без времени сучьями. Оказалось, что один мой двоюродный дед был военным музыкантом и умер от чахотки, другой, отец моей корреспондентки, был исключительный бабник, который, овдовев в сорок лет и оставшись с четырьмя детьми на руках, поручил их заботам бабушки и успел жениться еще по меньшей мере трижды, пока не уехал с очередной женой в Душанбе и не затерялся там окончательно. Дальше описывалась судьба всех его четырех детей с их потомками. Из этих описаний я понял, что мелькавшие сегодня вокруг меня девицы приходились гуляке кто внучками, кто правнучками. А еще из этой ветви Луганцевых существовал где-то в Оренбурге мой троюродный брат Артур, студент медицинского института и главная надежда семьи на продолжение фамилии Луганцевых. И так подробно рассказывалось про всех. Это было очень длинное письмо. Заканчивалось оно так:

«Дорогой Жорочка, если надо что-нибудь уточнить или добавить, спросите у меня, буду рада помочь, чем могу. Лидия Андреевна Луганцева».

Я отложил письмо и обалдело уставился в пространство. Первое впечатление было ужасное, я ничего не запомнил, не понял, не уследил, слишком их много там было, моих родственников. Что-то подобное я уже испытал однажды, когда пробовал прочитать Библию и застрял в самом начале, не в силах понять и запомнить, кто кого родил и в какой степени родства находились библейские герои. Трудно, трудно уследить за судьбами, которые сжаты до того, что за ними не встает ни образов, ни картин, только три простейших, почти биологических понятия: родился, родил, умер. Конечно, если бы мои предки создали в своей жизни что-нибудь великое, может быть, это и сохранилось бы в памяти поколений, но они были обыкновенные люди, никак не отмеченные ни богом, ни судьбой, и их предназначение не заходило дальше семейной истории, они просто жили и множились и в конце концов родили нас, мое поколение, такое умное и возвышенное, что о столь примитивной и низкой задаче, как продление своего рода, нам и думать не пристало. Да, таковы факты. Что еще я вынес из письма? Мои родные, как выяснилось, воевали, покидали родину и гибли в гражданскую и в Отечественную, их рубили казаки и немцы душили в камерах газовых печей, они уходили в партизаны и с госпиталями. И трагическая судьба евреев, оказывается, тоже меня касается, вот бы никогда не поверил. И не только в том смысле, что страдания невинных людей всегда касаются всего человечества, но и в другом, более личном, конкретном плане. Все касалось меня, хорошее и плохое, честное и слабодушное, все это досталось в наследство мне, ничего о том прежде не ведающему. Вот что означало иметь семью. Через нее я был связан со всем миром.

И еще одно обстоятельство взволновало меня: оказывается, в нашей семье издавна водились гуляки и бабники. Уж не в них ли я пошел, не по их ли образу и подобию построен? Может быть, и я просто повторяю легкомысленный и любвеобильный путь своих предков? И как же мне относиться к этому, если все это так мало от меня зависит, бороться ли с непобедимой генетикой или покориться своей судьбе, раз уж выпала мне такая доля? Глупо, но эта мысль не на шутку тревожила меня.

Спал я в эту ночь плохо, вертелся, забывался на мгновение и тут же вскидывался, словно кто-то толкал меня, торопил все снова и снова перебирать запутанные, непонятные обрывки истории. В четыре часа я вдруг вскочил и при нежном свете занимающегося утра, заглядывая в тетрадные листки, стал торопливо рисовать свое родовое дерево. Я не успокоился, пока не закончил эту работу. А потом я свалился и заснул как убитый.