Ивайло Петров - Избранное

Станиш нажал на дверную ручку, дверь отворилась, и он вошел в комнату секретарши. Дафи не было, но на спинке стула висел жакетик от ее костюма. Он погладил его рукой, и его обдало таким жаром, что грудь, плечи и спина взмокли, словно кто-то окатил его ковшиком горячей воды. Это был приступ отчаяния, потому что до сих пор, хотя он собственными глазами видел, как задергивали шторы в директорском кабинете, он все еще надеялся застать жену на рабочем месте. Но до полного отчаяния оставалось еще два шага: если дверь кабинета заперта, значит, они там, если не заперта… Нетрудно представить, как Станиш поднял руку и легонько постучал в массивную дубовую дверь. Постучал раз, другой, третий… Сначала суставом согнутого пальца, потом ладонью, потом кулаком… Если ритмичные, нарастающие удары тамтама воспламеняют кровь туземцев, то удары в дверь пробудили в душе Станиша атавистическую ярость. И, как часто случается с добрыми и деликатными натурами, он уже не смог ее обуздать. Его отчаяние превратилось в яростное безумие. В углу комнаты стоял железный прут с крючком на конце, которым Дафи открывала и закрывала верхнюю часть фрамуги. Станиш схватил его и принялся изо всех сил лупить в дверь.

— Открывайте! Не то я выломаю двери и убью вас! — кричал он.

Считанные минуты любовных встреч приучили Дафи одеваться по-военному. В одну секунду она была готова, раздвинула шторы и повернулась к Маврову.

Здесь я попросил бы вас быть внимательными, чтобы не упустить ни малейшей подробности. Тысячи любовников попадали в капкан, так что ситуация сама по себе не нова, но она играла и играет решающую или, как говорили в старину, «роковую» роль, а потому представляет для нас интерес. Опасность ходит за любовниками по пятам, у них наготове сотни планов ее предотвратить, и они всегда перед лицом ее впадают в страшную панику. Угодив в ловушку, любовники или гибнут, или соединяются навеки, или навсегда расстаются. Если верно, что в такие критические моменты проявляются подлинные качества человека, тем более влюбленного, то настал момент, когда мы сможем наконец разобраться, действительно ли Дафи любила Маврова, а если любила, то за что, и тем самым удовлетворить любопытство всех рабочих и служащих нашего предприятия.

К сожалению, в этот критический момент героиня молча смотрела в глаза героя, вернее, пыталась в них заглянуть и не могла, потому что при каждом новом ударе в дверь герой вздрагивал, отступал на шаг, хватал какой-нибудь предмет, чтобы защитить себя, и тотчас клал его на место. Наконец его спина уперлась в стену; белый как полотно, он схватился за голову, озираясь по сторонам, отыскивая щель, куда можно было бы забиться, но, не найдя ее, бессильно уронил руки и рухнул на диван. Дафи, тщетно пытавшаяся заглянуть в глаза возлюбленному, подошла к нему, шепнула что-то на ухо и вышла на балкон.

Когда-то здание, в котором размещается наше предприятие, было простым жилым домом. В гостиной одной из квартир был устроен директорский кабинет, а в кухне другой квартиры — комната для секретарши. И гостиная, и кухня имели балконы, перила которых были украшены гирляндами железных цветов. Балконы эти находились на расстоянии метра друг от друга, а между ними шел небольшой выступ в кирпичной кладке. Дафи перелезла через перила директорского балкона и ступила на выступ, держась руками за чугунную гирлянду, чтобы спустя минуту оказаться у себя в комнате. Она много раз мысленно проделывала этот путь.

Мавров, оправившись, насколько это было возможно, подошел к двери и, прикинувшись, будто лег немного отдохнуть, крикнул, чтобы подождали, пока он наденет ботинки.

— Ах, это вы! — сказал он, отперев дверь. — Что случилось? Почему вы кричите и ломитесь ко мне в кабинет?

— Моя жена…

— У себя…

— Ее нет…

— Значит, обедает!

— Посмотрим!

— Прошу…

Пока они вели этот ультрасовременный диалог, равный обмену выстрелами на дуэли, Станиш, нагнувшись, посмотрел под диван, потом под письменный стол, открыл книжный шкаф, выдвинул даже ящики… Наконец выглянул на балкон. И точно так же, как только что удары в дверь пробудили в его душе дикую, неукротимую ярость, так безрезультатные поиски жены вызвали в нем лихорадочное, безудержное ликование. Резкая смена этих противоположных чувств истощила его, и он тихим, дрожащим голосом стал просить у Маврова прощения.

— Умоляю, простите меня! — И он с такой силой грохнулся на колени, что половицы под толстым ковром взвизгнули. — Я оскорбил вас! И все из-за того, что я люблю жену… Люблю, но не умею это выразить… не умею! Я знал, что она не виновата, что она чиста… Знал и сомневался. Потому что у меня самого грязная душа… грязная и подлая. Как я мог ее заподозрить!..