Ивайло Петров - Избранное

Говорят, обманутый муж последним узнает о своем позоре. Возможно, раньше так оно и было, но в наше время, столь богатое средствами массовой информации, он об этом узнает если не первым, то в худшем случае вторым или третьим. Станиш, так звали мужа Дафи, узнал об измене жены в тот день, когда ее перевели на более легкую работу и когда сама она и не помышляла об измене. Анонимные доброжелатели и на этот раз зорко бдели на своем ответственном посту.

Несмотря на это, Станиш, как мы позднее узнали от самой Дафи, и словом не обмолвился о «донесениях», более того, в его сердце не закралось и тени подозрения, что Дафи может быть ему неверна. Впервые он пришел на наше предприятие, когда она уже стала секретаршей. Его внутренний мир, выражаясь несколько литературно, был написан на его физиономии, как лозунг на стене, крупными и четкими буквами, так что даже незрячие могли его прочитать. Дафи представила нам своего мужа, а Мавров встретил его с чрезмерной любезностью, которой виновные невольно пытаются прикрыть свою вину. Эта чрезмерная любезность смутила Станиша, но на первых порах он не придал ей значения, считая, что большому начальнику полагается быть обходительным. Поведение жены его тоже удивило — раньше она никогда так не держалась, — но, подумав, он решил, что раз она стала секретаршей такой шишки, то и двигаться, и разговаривать, и улыбаться должна «как в лучших домах». Но когда Мавров назвал его жену «Дафи» — как-то слишком интимно, — Станиш до того смутился, что уши его стали пунцовыми. Я, не играя никакой роли и потому спокойно наблюдая за всеми со стороны, заметил, что ему стало стыдно. Как большинство наших современных столичных жителей, Станиш рос и мужал в деревне и в подобном сокращении имен не находил ни нежности, ни артистизма, а лишь манерность, городское сюсюканье и даже некоторую извращенность. Хотя ему не было и тридцати лет, а десять из них он прожил в Софии, у него язык бы не повернулся назвать своих односельчанок и сверстниц — Марию и Петрану — «Мими» и «Пепи», как их давно уже называли все знакомые. А назвать жену «Дафи» значило подавить врожденное чувство стыда, завещанное отцами и дедами, которые всегда презирали городское кривлянье, рассупониться и уронить свое мужское достоинство. Но чтобы такое позволил себе посторонний мужчина! Значит, он имеет на его жену особые права или считает ее легкомысленной и доступной. Это был не просто предрассудок, а взгляд, необычный для нашего современника, вынужденного ежедневно продираться на улицах сквозь толпу юношей и девушек, которые целуются у всех на глазах, а в перерывах между поцелуями награждают друг друга такими ласковыми именами, которые вообще не имеют ничего общего с их собственными. Но тем не менее в данном случае молодой муж, робко и беззаветно влюбленный в свою жену, проявил сущую прозорливость. Он на минутку присел на край дивана, и Мавров, хотя знал о нем все досконально, принялся с добродушным, вернее, с глупым любопытством расспрашивать о его делах. Станиш сказал, что работает в одном из министерств, а кроме того, вместе с приятелем подрабатывает на стороне — в два-три раза больше зарплаты, — клея обои и циклюя полы… Потом он взял у жены какой-то ключ и ушел. Приходил, чтобы убедиться в ее непорочности, ушел, преисполненный подозрений.

Дафи действительно случайно захватила с собой ключ от ящика, где муж хранил инструменты, и поэтому любовники не придали значения его внезапному визиту. Они не подозревали, что он ушел, унося в груди чуть не половину классической ревности Отелло. Кроме обязательных условий, о которых мы говорили выше, незаконная любовь требует еще сообразительности, некоторых материальных возможностей, ловкости, способности лицемерить перед обществом и семьей и — прежде всего — крепкой нервной системы. Мавров довольно быстро выработал в себе эти качества — впрочем, присущие почти каждому современному человеку. Но не сумел сохранить последнего — крепкую нервную систему. Из медлительного и до противности занудливого он превратился в самого проворного мужчину на нашем предприятии, дотошного и въедливого — казалось, будто он считает, что все мы не работаем, а только и делаем, что следим за ним и Дафи, а потому зря получаем зарплату. В результате гимнастики и строгой диеты живот его присох к позвоночнику, а глаза постоянно горели огнем любви и голода.

У супруги Маврова, наоборот, была крепкая нервная система и бесспорный талант полководца — живи она в военное время и будь мужчиной, наверняка прославила бы себя боевыми подвигами. Но мирное время вынудило ее объявить мужу холодную войну, а это, как известно, война на нервах. Ей, в ее возрасте, как-то не к лицу было затевать скандал или дело о разводе. Наличие сына и дочери, уже вступивших в пору юности, заставило ее вооружиться терпением, самообладанием, благоразумием и с философским смирением согласиться с той истиной, что брак — это тот сад, где сколько цветов, столько же и колючек. Она ни разу не обвинила мужа в измене, а ограничилась лишь намеками, что ей и детям известна его любовная авантюра и что не далек тот день, когда он, подобно блудному сыну, вернется в лоно семьи, и вот тогда-то она с ним поквитается. Кроме того, супруга Маврова не без успеха пользовалась иносказаниями. Когда вся семья оказывалась в сборе, она рассказывала одну и ту же историю об одном директоре, который сделал любовницей секретаршу, годившуюся ему в дочери. А сын и дочь Маврова со свойственным молодости невежеством и школьными понятиями о морали жестоко издевались над отцом. Они напускали на себя насмешливо-презрительный вид и подолгу обсуждали, что честнее: развестись или поддерживать тайную связь и тем самым позорить семью?