Ивайло Петров - Избранное

Известно, что женщины в «критическом» или, если хотите, «деликатном» возрасте целиком отдаются своей мечте и мечта эта превращается в страсть, которую нужно удовлетворить во что бы то ни стало — тем более в Международный год женщины, когда и произошла наша история. Я до сих пор удивляюсь, как это Иван, человек политически грамотный, не учел столь важного момента. Допустим, раздражение, накопившееся за двадцать лет мирного семейного сосуществования, превратив их любовь в супружеский долг, уже начало превращать ее в нечто близкое к взаимной ненависти, и все же ему не следовало стремиться к своей мечте с фанатической непреклонностью Сцеволы [18] Сцевола — легендарный римский юноша, возложивший руку на жаровню, чтобы доказать врагам свою непреклонность. . Дело в том, что Иван мечтал купить катушку для спиннинга марки «Мичелл», которая стоила семьдесят левов. Может, порядочный муж, глава семьи, и скажет, что отдать семьдесят левов за какую-то там катушку — не просто блажь, а безумие, но это лишь значит, что такой муж никогда не был заядлым рыбаком и не представляет, что за мука удить рыбу с помощью примитивной катушки за пять или пусть даже за десять левов. На реке или на озере это еще куда ни шло, хотя и там приходится возиться с таким допотопным орудием: катушку то и дело заедает, леска путается, блесна или грузило падают чуть ли не в двух метрах от берега; и при этом такой стоит треск, будто ты строчишь из пулемета. Остряки (у всех у них импортные катушки, с помощью которых наживка забрасывается легко и бесшумно на восемьдесят, а то и на сто метров) начинают интересоваться, не сам ли ты изготовил эдакую штуковину и какой использовал материал. Но на море! На море без настоящей катушки хоть ложись да помирай. Особенно когда рыба идет косяками. Ставриду тянет к крючку, как магнитом, только успевай вытаскивать! Однако все это при условии, что ты забросишь подальше, ведь рыба не курортник, чтобы плескаться у самого бережка. Даже местная ребятня доверху наполняет садки, а ты, как доисторический человек, из кожи вон лезешь ради нескольких рыбешек. Нет, на это не хватает никаких нервов!

Мало того, по ночам тебе снится, будто ты пытаешься забросить подальше, а катушку коварно заедает, леска обвивается вокруг шеи, крючки впиваются в уши и плечи, и ты всю ночь их вытаскиваешь, скуля от боли. Днем в довершение всего разыгрывается скандал с женой. В течение всего отпуска она постоянно спрашивает: «Есть у меня муж или я уже вдова?», хотя ни на минуту не остается в одиночестве — ни на пляже, ни в бунгало, — ни на минуту не закрывает рта, разве что когда спит. Ты понимаешь, что тут ничего не попишешь, и превращаешься в подобие каменной стены, о которую разбиваются все ее притязания и упреки. Одна только спортивная страсть изредка еще пробуждает в тебе честолюбие и попранное, навсегда подавленное стремление к самостоятельности. Оставаясь наедине с самим собой, ты, как последний дурак, спрашиваешь себя: «Почему жена с таким упорством требует, чтобы вы непременно лежали рядышком на пляже и молча испытывали глубокое взаимное отвращение к увядающей плоти? Почему она все еще старается сократить между вами расстояние? По инерции прожитых вместе лет? Или инстинктивно мстя самой природе?» И тогда наступает время семейных бунтов. Ты заранее знаешь, что они обречены на провал, но тем не менее не можешь отказать себе в удовольствии.

Весь остаток премии Иван распределил следующим образом: на путевки в дом отдыха (пора кончать с палатками и бунгало!) и дочери на дорогу — та собиралась поехать отдыхать со своей компанией. Жене он не выделил ни лева. Это-то и было его маленьким семейным бунтом.

Говорят, наш чувства отражаются на лице, я же осмеливаюсь утверждать, что лицо способно приобретать цвет нашей мечты. Так, лицо Ивана Цветкова начало постепенно краснеть, приобретая цвет катушки марки «Мичелл» (она была выставлена в витрине магазина, и Иван каждый день ходил на нее смотреть), с тем чтобы непременно перейти в цвет загара, когда он, счастливый, будет сидеть где-нибудь на мостике, волнорезе или одинокой скале и без малейшего усилия забрасывать наживку в прозрачную, цвета резеды, морскую воду — забрасывать эдак метров на сто от берега! Анкино же лицо стало бледным, с бежевым оттенком. А в тот день, когда Иван должен был получить премиальные, оно превратилось в настоящую замшу — даже глаза ее отливали недобрым коричневым блеском. Это был день, когда Анка поняла, что, несмотря на унизительную войну, которую она вела с мужем целых двадцать дней, Иван остался непреклонным. В конце рабочего дня она позвонила ему на службу. Иван поднял трубку, коротко сказал «да, да…», подтверждая, что деньги получены, и прервал разговор, чего с ним никогда не случалось. В этом бесцеремонном «да, да» она уловила что-то от самодовольного нувориша или даже парвеню и поняла, что муж не собирается ей уступать и распорядится деньгами по собственному усмотрению. И тут с ней произошло то, чего она сама не ожидала: Анку перестала мучить мысль, что мечта так и не сбудется, и она почувствовала унижение оттого, что так упорно старалась ее осуществить. (Если бы Анка лучше разбиралась в своих чувствах, она поняла бы, что, в сущности, презирает мужа.)