Ивайло Петров - Избранное

Это было, конечно, глупо. И смешно. Не прошло и нескольких дней, как я сдался. Стал приглашать ее на прогулки, выбирал место для своих этюдов там, где они работали со стариком, подарил пейзаж, который ей нравился. Рисовал и ее. Изящные линии молодого прекрасного лица удались мне без особого труда. Ани была в восторге. Это меня окончательно обезоружило, я перестал скрывать свои чувства. И в ней произошла перемена: она стала относиться ко мне с нежностью, но покровительственно, как пожилая женщина относится к какому-нибудь юнцу, хотя была моложе меня на десять лет.

Мы провели многие часы в поле или у реки. Я был сентиментален, словно гимназист. Сгорал от восторга, не осмеливаясь коснуться ее руки. Тургеневский герой, да и только. Ани это, видимо, нравилось. Она говорила, что наши прогулки и разговоры бесконечно ей приятны; лишь иногда, называя меня «лириком», добавляла, что это не очень хорошо.

— Почему? — спрашивал я.

— Так мне кажется, — отвечала она, загадочно улыбаясь.

Короче, все кончилось тем, что я влюбился без памяти. Иногда писал ей письма, потому что боялся, что, глядя ей в глаза, не сумею высказать всю свою любовь. Потом она смотрела на меня, мягко и снисходительно улыбаясь, и говорила: «Спасибо за хорошее письмо!»

Однажды вечером пригласила к себе — во второй раз с тех пор, как мы познакомились. Эта встреча у нее дома должна была стать началом. Началом нашей взаимной любви. Ани не включила свет. Усадила меня у окна, села рядом. Мы молчали, а что может быть более многозначительным, чем молчание в сумерках, когда мужчина уже все высказал в своих письмах?

Она придвинула свой стул к моему. Взяла мои руки и погладила их. Этот жест растрогал меня почти до слез. Я был готов обнять ее — порывисто, страстно, — но руки Ани, которые гладили мои пальцы, были холодны как лед.

— Да… какие красивые у тебя руки, — сказала она. — В самом деле, какие выразительные, изящные руки.

Она отодвинула мой мизинец от других пальцев и стала им играть.

Я понял, что надо встать и уйти от нее немедленно. Но это было нелегко: все ее внимание было сосредоточено на моем мизинце. Когда я все-таки встал, она вскочила и загородила мне дорогу.

— Почему ты уходишь? Так вдруг?.. Я не хочу, чтобы ты уходил! — говорила она настойчиво.

В ее словах не было страсти, было лишь страстное желание убить свою скуку.

Она потянулась, чтобы снова взять мои руки в свои, но я решительно отступил.

Я шел по улице, все еще с затуманенной головой, и думал: почему Ани так долго поддерживала во мне надежду? Впрочем, кто бы здесь ухаживал за нею? Желание удержать поклонника было ей дороже моей любви — вероятно, слишком старомодной и сентиментальной.

Перевод Михаила Роя.

Близилась полночь, а мы с женой все еще не спали. Целый день говорили об одном и том же, но и сейчас я не мог остановиться:

— Ну как же ее не заметил хоть кто-нибудь из отдыхающих!

— Вот и я думаю, — сказала жена. — Нет, это должно было случиться…

— Да почему? А если б я предупредил ее мать?

— Именно ты? Будто бы ты наперед знал, что стрясется…

После того как случается беда, всегда кажется, что можно было предотвратить ее так просто — одним лишь жестом, окриком, предостережением. Ну разве я, к примеру, не мог предупредить мать Аделки?..

В предобеденные часы море становилось опасным. Ветер дул с берега, и волны тащили на глубину, в открытое море. Молодежь бесилась на мелководье, а остальные курортники, устроившись подальше от воды, играли в карты «на раздевание». Я читал какой-то глупый роман, жена лежала рядом, полузарывшись в песок, одеревенелая, точно мумия, упорно приобретая загар, лучший, чем у всех женщин мира. Со стороны моря донеслись гудки сирен: ровно в одиннадцать два пароходика встречались и расставались, обменявшись приветствием. Один плыл в Балчик, другой — в Варну. Эту встречу обычно наблюдали все отдыхающие, каждый раз удивляясь тому, что кораблики такие крохотные, не больше ящика для фруктов, а сирены у них такие мощные.

— Как далеко слышно! — сказала пожилая женщина, лежавшая неподалеку. — Гудки — словно птицы, правда? Они в мгновение ока огибают земной шар, чтобы снова встретиться здесь, у нас!..

Эта пожилая грузная женщина, будто созданная каким-то скульптором-деформистом, была права, и я мысленно с ней согласился. Потом мое внимание привлек гарпунер, который нес три крупные кефали. К нему сбежались, а он шел очень медленно, тщетно пытаясь выглядеть равнодушным в атмосфере всеобщего любопытства, особенно женского, кратко и сухо отвечал на вопросы, однако по всему было видно, что при других обстоятельствах превратил бы рассказ о своей охоте в опасное подводное приключение. Вслед за ним вприпрыжку бежали дети — мамашам приходилось потом разыскивать их по всему пляжу.