Ивайло Петров - Избранное

Старушки поволокли мешки со щепой. Переговариваясь оживленно, ушли растапливать свои печки. Везучие старушки.

Перевод Людмилы Хитровой.

Вот я и дома.

Сижу за пишущей машинкой и смотрю на чистый лист. Мне предстоит истинное удовольствие: переписать то, что я набросал в путевом блокноте. И дай-то бог, чтобы чистый лист не превратил удовольствие в мучение — как это бывает чаще всего.

Пора, пора завершить круг моих скитаний!

Вчера я ехал в спальном вагоне. Машина моя вышла из строя, и мне пришлось оставить ее «подлечиться» на одной из станций техобслуживания. Через месяц съезжу заберу… Вагон тронулся, а вторая полка пустовала. Чувство было такое, будто я в гостинице. С возрастающим любопытством стал я ждать, кто же будет моим соседом. Он не замедлил явиться. На первой же станции кондуктор открыл дверь и впустил рослого молодого человека с грубыми чертами лица и толстой шеей. Пассажир поставил багаж, вытащил сигареты и ушел в тамбур курить. Через полчаса вернулся, открыл чемодан.

— Я, с вашего позволения, поужинаю, — сказал он, подсаживаясь к столику. — Угощайтесь!..

— Спасибо, — ответил я, чувствуя, как разыгрывается аппетит.

Не знаю почему, но в поезде мне всегда хочется есть, а чужая снедь всегда кажется особенно вкусной.

У меня была бутылка коньяка. Я вытащил ее и поставил на столик. За неимением стаканов пришлось пить прямо из горлышка. После первого глотка мы познакомились… Разговаривали, пили и закусывали вареной курицей, посыпанной молотым красным перцем. Завернута она была, между прочим, в желтую театральную афишу, на которой жирными буквами было напечатано: «Ромео и Джульетта». «Надо же, — подумал я, — едим курицу под соусом бессмертной любви Ромео и Джульетты!» Я выпил, и эта глупая мысль показалась мне забавной.

— Афиша чистая, — сказал мой спутник. — Не подумайте, что я снял ее со стены.

Он засмеялся, и я вдруг обнаружил, что его голубые глаза насмешливы, печальны и мечтательны. Их мягкий свет странно контрастировал с грубыми чертами широкого лица, как если бы два куска драгоценной породы были вправлены в шершавую кору дуба.

— Я работаю в театре, плотником, — пояснил он. — Работы то невпроворот, то совсем мало. Современные пьесы часто играют на почти пустой сцене. Артисты много ходят или бегают, как на стадионе. А для классики нужно много бутафории. Дома, фонтаны, улицы, деревья… Все это сколачиваю я.

Он сделал упор на последних словах и рассмеялся.

— Ваше здоровье! Хорошо, что догадались захватить коньячок. Я-то собирался в спешке. Брат у меня женится. В Софию — и завтра же обратно. Мы сейчас даем «Ромео и Джульетту». Тридцать спектаклей посмотрел, не считая репетиций, и все не могу насмотреться. Особенно нравится сцена у балкона — балкон этот тоже я мастерил… Каждый вечер смотрю из-за кулис.

Сто́ит Ромео появиться, как меня начинает колотить. Сам не знаю почему. Так в жар и бросает. Забываю, что это вовсе не Ромео, а Гошка Тодоров, с которым мы вместе на рыбалку ездим, по рюмочке пропускаем, а случается и ругаемся. Я его роль наизусть выучил…

Прекрасный мир, красота, так бы слушал и слушал!.. И все это я переживаю не только стоя за кулисами, но и после: дома, на улице, в мастерской… Верится, что жизнь полна красоты, нежных чувств, благородства. Кое-кто из друзей насмехается. Считают, что я малость того… А я совсем даже нормальный. Просто меня это за душу берет, трогает, что ли… Хотя, кто знает, может, я и вправду блаженный, — добавил он, глотнув из бутылки, и в глазах его отразилась грустная ирония человека, способного спокойно и беспристрастно высмеивать свои собственные слабости.

— Почему же? — возразил я. — Восхищаться, жить поэзией Шекспира — чего же здесь ненормального?

— Нет, это смешно. Да и жена моя так считает, она далеко не глупая — уж это точно. Восемь лет мы с ней прожили, и тут вы мне поверьте. Раньше, до того, как я устроился в театр, я совсем другим человеком был. Грубым, неотесанным. Случалось, под горячую руку поколачивал… Она терпела, не обижалась. Посердится — и отойдет. А теперь тоже высмеивает: «Изменился ты, — говорит, — совсем скоро чокнешься». Может, и вправду изменился? Да и как иначе? Ведь я теперь среди культурных людей вращаюсь, пьесы смотрю. С положительных героев стараюсь пример брать. Вот взять хотя бы Ромео. Кто его создал? Гений! — как говорит товарищ режиссер. И мне хочется на него походить. Жить и любить, как Ромео.