Шамиль Идиатуллин - Последнее время

За всю ночь Кошше ни разу не остановилась, ни разу не задумалась, ни разу не вышла из сосредоточенности на цели, в которую упиралась своим вытянутым продолжением, немножко другой Кошше, чуть более старой и усталой, какой она станет завтра. В детстве, части его, целиком отданной ненавистному плетению, Кошше так же упиралась завтрашней собой в яркий, большой, совершенно готовый, радующий небо сложным красивым рисунком ковер, существующий немножко в другом мире. В том мире, где уже можно поморгать, попить, распрямиться и рухнуть на войлочную подстилку. Перелезть в этот мир можно, только сохраняя тупость, сосредоточенность на желто-серой основе и разноцветной шерсти, а главное, терпение, позволяющее часами двигать пальцами, хотя в глазах рябая пелена, а в плечи и спину будто всажены кривые ржавые дуги, но разогнуться или пошевелиться не в лад нельзя – рисунок потеряется, ковер распустится, вечерний счастливый мир с водой и отдыхом рухнет и никогда не наступит.

И теперь Кошше четко видела рисунок действий и следовала ему, а он не терялся, хотя даже воздух делался всё плотнее и почти душил, охватывая скулы и с трудом проскальзывая в ноздри.

Рисунок довел Кошше до Фестнинга, заставил уверенно, не замедляясь, но чуть, правда, набычившись, чтобы не отпихнул совсем натянувшийся воздух – и ладно бы только на несколько шагов или к городским воротам, – сделать полтора круга, сперва самой непонятно зачем и тут же понятно: чтобы миновать два патруля и пройти за спиной четвертого, что-то их прибавилось, обогнуть смену караула, миновать врата ровно в тот миг, когда охрана отвлеклась на рассечение толпы для выезда пары всадников, перемахнуть ограду меж теми же самыми вонючими черепами и юркнуть в закухонную дверь.

Кухарки и служки снова не обратили на Кошше внимания, даже когда она, не особо скрываясь, прихватила валявшийся у дверей ком нечистой одежды.

Лестницы наверх, судя по теням и звукам, охранялись не в пример прошлому разу, по арбалетчику на каждую площадку. Кошше на ходу закуталась в стянутый фартук и нахлобучила колпак, вонючий и неудобный, зато скрывающий пол-лица, но внаглую маршировать мимо охранника не решилась. Она заметила кадку с нечистотами, бесшумно опростала ее в ближайшем углу и деловито потащила через весь нижний уровень, пытаясь понять, что ее беспокоит. Не охранники, не вонь поганых туш с разделочных столов и поганого варева с раскаленных плит, не болтающийся перед глазом грязный кончик колпака, даже не напряжение воздуха, продавливаться через который становилось трудно и тревожно, как бродить по весеннему льду в сумерках – был у Кошше такой опыт, она надеялась его повтора избежать и никак не чаяла вляпаться в похожий изматывающий настрой в самом прочном и надежном здании известных ей земель.

Причину беспокойства Кошше поняла в совершенно неподходящий миг, когда в ее сторону, пошаркивая и цокая, направился хорошо вооруженный, судя по позвякиванию стали и скрипу ремней, отряд. Он сошел с лестницы и должен был появиться в начале длинного коридора, конец которого упирался в массивную запертую, Кошше проверила, дверь. Сама Кошше стояла посреди коридора, выхваченная лучом из узкого подпотолочного окна.

Всадники ее беспокоили, поняла она, уходя из-под луча и судорожно пытаясь нащупать проем или нишу в стене, куда можно вжаться и переждать, пока отряд пройдет мимо и не заметит, если будет увлечен разговором. Вероятность такая была, приближавшиеся люди были поглощены беседой, – а вот ниши не было.

Всадники, только что выехавшие из врат, это та самая пара, что я видела на въезде в тоннель, сообразила Кошше, садясь на корточки в темном углу возле двери. Как они успели повернуть, обогнать меня, въехать в Фестнинг и выехать обратно? Или это совпадение, похожая пара, поскольку здесь все ездят парами на рыжей и буланом, причем на буланом всегда сухопарый всадник в коричневом, а на рыжей – мелкий в светлом?

Коридор зарокотал эхом каблуков.

– Больше трех дней ждать нельзя, – звучал странно знакомый голос. – Если русь с девкой не привезут трехсмертник послезавтра к обеду, без них пойдем. Готовь пока своих колдунов, пусть скажут, что надо. Вильхельму скажи, что жду его с докладом про степняков, он знает.

Фредгарт, поняла Кошше, сжимаясь и прикрывая голову кулаками. В правом уже был клинок. Кошше сама не знала, когда его выхватила и зачем. Против шести, нет, семи опытных воинов эта иголочка бесполезна, успеет уязвить одного-двух, но не сумеет ни сбежать, ни развить успех, зарубят. Воздух стал плотным, как вода, потом как лед, которым нельзя дышать, можно только задыхаться. Почему больше трех дней, подумала Кошше, прищуренно уставившись на светлый рукав, будто мальчик, полагающий, что если закрыл глаза, то никому и не виден, мальчик мой, я должна была вернуться через три дня и вернулась, но, кажется, до тебя не дойду, Фредгарт все ближе, но почему он снова говорит про три дня, он и мне говорил, что три дня ждет, и Хейдару, и теперь опять три дня осталось, так что зря мы дрались, шли напролом, убивали, зря Хейдар погиб, зря гнали рыжую и буланого, зря нам дорогу расчищали на выезде из врат, пока я пробегала мимо, небо, это сегодня было, это я выехала из врат Фестнинга с Хейдаром, мелкая и светлая, а до того выехала из тоннеля Альдоги, мелкая и светлая, всё навыворот, они подходят, пора вскакивать и бить, еще миг, сейчас, только вдохну, не могу, не могу, дышать!