Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Одолев затяжной подъем, отряд выбрался на плоскогорье. Теперь путь лежал по полям — под снегом угадывалась прошлогодняя стерня. Кое-где, правда, горбились остатки соломенных скирд на бывших полевых токах. Пашня тянулась по увалам на много верст вдоль Енисея. В отличие от озернинских казаков, алтайские занимались главным образом хлебопашеством, чему немало способствовали богатые земли.

Станицу определили по красноватой цепочке огней и то лишь когда неожиданно уперлись в прясла на задах у огородов. Снег стал пореже, но все-таки он был достаточно густым, чтобы скрыть белых всадников на белых заморенных лошадях.

У высокого дощатого забора Чихачев оставил своего жеребца и приказал всем спешиться и ждать здесь, пока он с Сашкой сходит в разведку. Близость родного дома не на шутку взволновала атамана: долго не был он в тесном кругу родных, и сейчас сердце гулко забилось, предчувствуя скорую с ними встречу. Мать и отец несказанно обрадуются ему, будет вздохов и всяких рассказов о станичной жизни.

Когда Чихачев и Сашка скрылись в разверстой щели забора, Тимофей выжидал с минуту и, высоко задрав голову сказал:

— За нами ехал кто-то. Наверное, чоновцы. Я посмотрю, у, язва!

Парни повернулись в ту сторону, откуда только что прибыли сюда, и никого не увидели у околицы. Очевидно, Тимофею померещилось что-то. А он тем временем неспешно взобрался в седло и, то и дело останавливаясь, поехал вдоль городьбы. Затем, отвернув от огородов в степь, заторопил коня. Он понимал, что ему нельзя далее оставаться с бандитами, он рассекречен. По крайней мере, подозрительному Чихачеву уже известно, что Тимофей не тот человек, за которого себя выдает. Это был, может быть, последний шанс спасти жизнь, и не использовать его Тимофей не мог.

Но, привыкший передвигаться на лыжах, Тимофей был плохим наездником. Он сразу же потерял ногами стремена и его забило о седло. Он боялся, что долго не выдержит, попросту слетит с коня.

Тем временем Чихачев подвел Сашку к бане, стоявшей на отшибе от остальных построек, и толкнул за высокую поленницу. Там Сашка удобно устроился на лиственничной чурке и приложил винтовку прикладом к плечу. Если в доме засада, он должен прикрыть огнем отход атамана.

Чихачев же боялся, что родители завели новую собаку которая почует в нем чужого и непременно поднимет лай. Однако едва он подумал об этом, из-под амбара, гремя цепью, бросился к нему знакомый Полкан. Вгорячах кобель всплыл на задние лапы и даже зарычал, но узнал молодого хозяина и запрыгал, и забил хвостом по деревянному настилу двора.

Чихачев поднялся на крыльцо и опасливо подумал: вдруг да здесь уже нет родителей, а живет в доме кто-то другой. Но нужно было рискнуть — иного выхода он не видел. Чихачев вынул из кармана наган и несколько раз стукнул в дверь рубчатой рукояткой. Сперва ничего не было слышно, потом в доме взвизгнула половица. Кряхтя и постанывая, к двери подошел отец:

— Кого принесла нелегкая?

— Открывай, тятя.

— Никак Пашка? — отец торопливо задергал засов.

Когда Чихачев вошел в дом, его обдало привычными с детства запахами квашеной капусты и редьки. Как всегда, почакивали ходики над отцовской кроватью. Вырисовывались белые квадраты окон.

— Кто это? — спросила с печи мать. Остарела, горемычная, уж и похлестала ее жизнь.

— Пашка явился, — сдержанно пробурчал отец, словно сын надоел ему частыми посещениями.

Мать притихла на время, но вот захлюпала носом, заныла. Сползла на пол и пошлепала занавешивать окна, чтобы разглядеть сына при свете. Но отец строго сказал:

— Посидим без огня.

— Мама! — Чихачев порывисто обнял мать. — Как ты тут?

— Плохо, сынок. Я соберу поесть.

— Нет, мать, — возразил отец. — Ему рассиживаться нельзя. Ячейка поставила под ружье пятьдесят человек, а все чтоб словить Пашку. Мимо ходят, во двор пялются. Уходи, господь с тобой.

— Братовья где?

— В Минусинск подались. Их тут из-за тебя в сельсовет затаскали. Они и убрались со станицы. Кончилось, Паша, вольное казачество. И что делается на белом свете, ничего не поймешь.

Мать обняла сына ласковыми руками. А он осторожно отстранил ее и уже с порога обидчиво сказал:

— Прощайте. Более не приду, — и ускорил шаги.

За огородом, вытянув шеи, обступили его повстанцы. Они надеялись, что вот сейчас будет для них тепло и будет пища. Но Чихачев молча взлетел на коня и поскакал прочь.

Раздасадованные несбывшимся, люди уныло потянулись за ним. И уже когда миновали последний выезд из станицы, кто-то спохватился: