Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Костя знал, что она не спит, он приоткрыл дверь и сказал:

— Милицию ищет. Кого-то убили.

«Господи, смерти кругом», — печально подумала она.

Перед утром Полина уснула. И вдруг открыла глаза, почуяв близкую опасность. Рука скользнула к браунингу, лежавшему под подушкой.

В комнате по-прежнему коптила лампа. Все было на своих местах. Прислушалась к тишине в сенях — не забыл ли Костя закрючить дверь.

Но вот взгляд Полины метнулся вверх, к неприкрытой ставней шибке окна. И она увидела: через зеленоватое, дымчатое стекло прямо на нее смотрело широкоскулое, усатое лицо. Человек смотрел не мигая и был он похож на одно из тех привидений, которыми в детстве пугают доверчивую ребятню.

Полина откинулась к стене и, не целясь, выстрелила. Лицо исчезло прежде, чем звякнуло стекло.

В комнату ворвался испуганный Костя:

— Кто стрелял?

— Там человек! — стволом браунинга Полина показала на окно.

Только сейчас кто-то гикнул снаружи, и яростный конский топот устремился в сторону степи. Когда Костя выскочил за ворота, на улице было тихо, как обычно бывает в этот час предрассветья, когда далеко за горами и тайгой рождается новый день.

Николай приехал уже к обеду, невредимый. Как выяснилось, Итыгин предложил ему сесть рядом в ходок, а Буяна привязали сзади. Когда переезжали речку вброд, Буян испугался плывшей коряги и, оборвав повод, галопом пошел по степи. Николай пытался поймать его, звал, да так и не дозвался.

— Думаю, все равно вернется домой, — заключил он свой рассказ.

Полина сообщила ему о ночном происшествии. Ужасное лицо, в глазах что-то злое, рысье.

— Теперь ни за что не останусь дома. Буду ездить с тобой! — сказала Полина.

Николай улыбнулся. Затем проговорил четко, словно отдавая команду:

— Скоро конец им.

— А потом? — спросила она.

— Книги читать буду, малыш.

Он сказал это громким шепотом, чтобы, избави бог, никто его не услышал. Это было то самое сокровенное, что принадлежало только ей.

После отъезда Соловьева Павел Чихачев стал главной фигурой в отряде. Он завел еще более жесткие порядки: за невыполнение своего приказа угрожал расстрелом, за уход из отряда — расправой над дезертиром и всеми членами его семьи. Он давно бы снес голову Тимофею, которого выследил Сашка, но на этот счет у Чихачева была особая думка. И не случайно он велел Сашке прикусить язык, не говорить даже Соловьеву, что Тимофей чекист и что именно он навел чоновцев на зимний лагерь в Кузнецком Алатау.

Зачем же нужен был Чихачеву живой Тимофей? Если придется туго, рассуждал Чихачев, чекист будет использован как заложник. ГПУ не станет круто поступать с соловьевцами, зная, что точно так же соловьевцы поступят с Тимофеем.

Чихачев приказал Сашке ни на шаг не отходить от чекиста, вернувшегося в отряд, сам тоже по возможности держался рядом с Тимофеем, наблюдал его вблизи, стремясь предугадывать, как тот поступит и что скажет в том или ином случае. Это походило на игру кошки с мышкой и даже забавляло Чихачева, особенно когда Тимофей делал вид, что все в порядке, что он с усердием служит новому атаману.

Чихачев чувствовал, что отряд неуклонно идет к гибели: если его вскорости не разобьют в открытом бою, то он распадется сам, несмотря на суровые меры, принятые атаманом. И Чихачев искал пути к тому, чтобы отодвинуть окончательный крах. С этой целью он задумал большой переход через степи в его родную станицу Алтай. Там Чихачев надеялся пополнить отряд за счет родни и богатых казаков, косо смотревших на власть. Чихачев объявил о походе всему отряду.

— Пройдемся по улусам, нагуляемся досыта, — говорит он. — А чего тут ожидать? Тут ожидать нечего!

Повстанцы, воодушевленные его верою в скорые перемены, были не прочь попытать свое счастье еще раз. В их возбужденных голосах слышалось явное нетерпение ехать, но Чихачев, потирая руки, говорил им:

— У нас тут осталось дельце. Вот доделаем и айда гулять по степи.

— Не темни. Говори прямее, — сказал ему Сашка.

— Должок отдадим одному казаку.

Чихачев засмеялся, но все поняли, что предстоит что-то важное, и решили, что атаману виднее — должок так должок.

Пьяной гурьбой вкатились в низкую избу Григория Носкова. Григорий был дома один, собирался ужинать: на столе дымились щи.

— Чего надо? — настораживаясь, спросил он.

— Извините, господин милиционер, — сказал Чихачев, похабно виляя бедрами, и резко оттолкнул глиняную чашку со щами. — Проститься с тобой, мать твою туды-сюды.