Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Чтобы проверить, не обманывает ли его старуха, Иван послал на квартиру к Дышлакову Миргена. Мирген долго отсутствовал и подтвердил, что Дышлакова действительно нет. Тогда Соловьев решил устроить засаду. Ночью забрались на сеновал, сутки следили в щелку за дышлаковским крыльцом. Но Сидор не явился домой, и Соловьев сказал:

— Поедем навстречу. Он должен возвращаться через Чебаки.

Иван хотел убить Дышлакова, на худой конец — хотя бы заглянуть ему в глаза, когда наставит на него наган. Ничего не скажешь, храбр Дышлаков, но Иван был убежден, что и он заверещит перед смертью. Сам Иван уже привык к мысли о ней, для него ее приход не будет неожиданным. Дышлакову же должно быть труднее: он в почете, его сажают в президиум, и умирать он не собирается ни в коем разе.

В одном из логов, начинавших зеленеть молодой травой, Иван вдруг услышал в парном тумане пронзительный голос кукушки. Попросил подводчика остановиться и снова загадал на себя, сколько осталось жить, и, повернувшись лицом к леску, откуда доносились гулкие птичьи крики, стал считать:

— Один, два… десять… восемнадцать…

Врешь ты, глупая птица кукушка! Соловьев знает, что в эту землю, к которой Иван привязан, словно арканом, он едет на верную смерть, знает и все-таки едет, потому что ничего более не осталось ему. Только где, в каком месте встретит он свою погибель? В той же породившей его Озерной? Но разве ты ведаешь и разве расскажешь об этом, дура кукушка!

Ни до Чебаков, ни в самих Чебаках не встретили Дышлакова. Ярость в Иване постепенно перегорела. Он отправился с Миргеном к охотнику Мурташке, где они надеялись переночевать, чтобы завтра продолжить свой путь, — Ивану вдруг нестерпимо захотелось в Озерную.

Мурташка не обрадовался гостям, хотя и нельзя сказать, чтоб огорчился. Покуривая трубочку с медным пояском, он сидел на крыльце своей завалюхи и щурился на темно-голубое майское небо. Видно, весна звала его в горную тайгу, а болезнь не пускала, болезнь, как коршун куропатку, крепко держала Муртаха в своих цепких лапах: он почернел лицом и весь высох.

— Помирать буду, — сказал он тихим, почти равнодушным голосом.

— Все помрем, оказывается, — Мирген вытащил из смятого рта у Муртаха трубочку и сунул себе в желтые зубы.

— Константин Ивановичи не приедет, — охотник зашевелил белыми, как у мертвеца, губами.

— Пусти ночевать, — попросил Соловьев.

Мурташка долго думал, раскачиваясь всем туловищем, и как-то странно посмотрел на Соловьева, а за ним и на Миргена, и на низкую дверь избушки. Затем с грустью сказал:

— Я тебе белка не дал, соболь не дал. Пустить разве могу?

— Он обижается на меня, — сказал Иван.

Мирген удивился и заговорил с Мурташкой на родном языке. Как выяснилось, в избе у охотника уже поселился один человек, а больше здесь нет места.

— Мы на полу, — проговорил Иван.

— На полу разве ладно? — упорно противился Мурташка.

Иван предложил деньги. Мурташка не взял. Тогда, подозревая неладное, Иван, отстранив Миргена, распахнул дверь избушки. В дальнем углу он увидел прицелившегося в него чабана Муклая.

— Да ты чо! — крикнул Иван.

— Уходи, господин есаул. Стрелять буду! — весь дрожа, проговорил Муклай, не отрывая глаз от прицела.

— Опусти винтовку, лихоманка тебя возьми!

— Я заберу Ампониса, тах-тах. Я сам отдал его в детдом, теперь хочу взять.

— Давай поговорим по-хорошему, — мирно сказал Соловьев.

— Говори, — вороненый ствол винтовки медленно пошел вниз.

— Ты покинул отряд?

— Не хочу стрелять. Ты ушел, тогда и я убежал от Чихачева. Мне нужен Ампонис. Заберу Ампониса, и мы с ним поедем в Красноярск, к его матери. Как думаешь, господин есаул, ее выпустят из тюрьмы?

— Выпустят, Муклай, да не скоро. Вот когда сдадимся все, там не станут держать женщин.

— Зачем вернулся?

На этот вопрос Иван ничего не мог ответить. Он сам не знал толком, почему оказался здесь. Приехал — и все.

— Где Чихачев? — спросил Иван.

— Если Чихачев станет ругаться, убью его! — горячо проговорил Муклай. — Завтра заберу сына, и пойдем сдаваться самому большому начальнику, Георгию Итыгину. Снова будем пасти овец у бая Кабыра, и нас никто не обидит.

— Вот и ладно, — сказал Иван.

— Уходи, господин есаул!

— Не называй меня так.

Придерживая рукой больную спину, Муртах поднялся и, еле двигая ногами, проковылял в избушку. Его скошенный взгляд пробежал по пыльным полкам, нырнул под топчан, остановился на котле, висевшем на крюку под потолком. Охотник что-то искал, с морщинистого лица у него не сходило озабоченное выражение. Затем он стал перебирать в углу всякое тряпье и наконец замер, вспомнив известное лишь ему.