Виктор Бычков - Вишенки

Этому лодырю Кольке, как зовут в деревне сорокалетнего Сенькина, Бог даёт детей, а вот Ефиму Гриню, который сможет вырастить и воспитать не одну дюжину их, почему-то Всевышний не дал?

Надо будет поговорить с Ефимом, с Данилой, давно не видел. Толковые мужики, хорошо справляются на своих местах. Значит, не ошибся он, Макар Егорович, выбрав их себе в помощники в те времена. Вон и Сидоркин доволен ими.

Щербич остановил коня у нового сада. Ровными рядами, уже с молодой клейкой листвой деревца тянулись к солнцу, к жизни. На мелко вспаханном междурядье взошла трава.

– Вот и выход! – воскликнул Макар Егорович и направил Серко в Вишенки. – И овёс успеет взойти, созреть. Надо только проборонить ещё разок. А если и не созреет, то хорошая подкормка скоту будет. Это с зерном-то?! А почему и нет! Тогда можно будет сэкономить на фуражном зерне или его же отдать на хлебозаготовки. Вот и выход.

– Благословите, отец Василий, – склонив голову, Глаша покорно застыла у аналоя. – Благословите на посещение святынь Соловецких, батюшка.

– Что ведёт тебя туда, дитя моё? – священник внимательно смотрел на женщину, вспоминая, не её ли венчал несколько лет назад с теперешним управляющим винокурней Гринем Ефимом Егоровичем?

Вспомнил. Точно, она. Еще конфуз произошёл во время венчания с дружком, с шафером.

– Нужда, батюшка, боль моя душевная, боль телесная, – тихо, еле слышно прошептала Глаша.

– Что ж так, дитя моё? Может, я смогу помочь беде твоей? Иль душа тянет, уйти желает от мирских дел, решила постричься в монахини?

– Седьмой годок, как венчана, при муже, а Бог деток так и не дал, – зарыдала женщина.

– А что говорят врачи? Что сказал Пётр Петрович Дрогунов, доктор наш? – доверительно спросил батюшка.

– Не будет, никогда не будет деток, так сказали доктора, а я не верю, я надеюсь, будут у меня детки, будут! Чем-то прогневила я Бога, отец Василий, вот хочу сходить на Соловки, покаяться, помолиться святыням, я верю, верю, верю, и Бог пошлёт мне ребеночка! – почти в истерике кричала Глаша, уткнувшись в грудь священника.

А он стоял, большой, сильный, не отталкивал прихожанку, гладил её по голове, ждал, пока та успокоится. Понимал батюшка, что не может и не хочет она смириться с ролью бездетной, вот это-то и гложет, выворачивает ей душу, не даёт ощутить себя полноценной женщиной, угнетает. Что ж, по-житейски это понятно.

– А ты верь, дитя моё. Надейся, без веры и надежды трудно идти к цели. Путь твой будет опасен и долог. Но с надеждой, с верой в Бога, Господа нашего, ты преодолеешь все невзгоды, дочь моя. И ещё я скажу тебе, пойми меня правильно и сделай выводы.

– ?

– В любом случае надо жить, радоваться жизни.

– Зачем, батюшка? Ради чего или кого надо жить? Кому нужна такая жизнь?

– Жизнь нам дарована Богом, вот такая, какая она есть. На этом свете другой жизни не будет. Мы обречены любить, страдать, работать, радоваться и переживать. И это всё называется жизнью, дева. Уповать на жизнь загробную, но ценить эту, земную, Богом данную. Понятно я объяснил, дочь моя? Что бы с тобой не было, ты обязана жить! Только такой ты будешь угодной Богу, угодной людям.

– Понятно, батюшка. Благословите на паломничество в святые места на Соловки.

– «Сый благословен Христос Бог наш», – произнёс священник, осенив крестным знамением просящую, смиренно застывшую перед ним женщину.

Идти на Соловки Глаша решилась давно, только подбирала время, чтобы отсеяться и успеть вернуться до уборки урожая. Надеется, что за два-три месяца должна уложиться, управиться. Даже если чуток и задержится, Марфа с Данилой помогут Ефиму.

Седьмой годок пошёл, как она замужем, а вот поди ж ты… Если первые годы всё ещё теплилась надежда, то с каждым последующим она таяла, испарялась, как туман над рекой в июльское утро.

Никто ни единым словом, намёком не укорил Глашу за её тогдашние проступки. Да и сама она стала немножко иной, уже не той девчонкой, бегущей к омуту. Зачерствело сердце, закаменела душа, вроде говорит с кем-то, а не слышит. Не слышит не только собеседника, но и себя саму. Только спустя какое-то время вдруг поймёт, что говорила с кем-то, общалась, а спроси её, о чём шёл разговор, вспомнит с трудом.

Или пойдёт в хлев доить корову, сядет на скамеечку под неё и забудет, зачем пришла, пока Марта не трепанёт ногой, не станет топтаться от нетерпения.

Глаша видит и понимает, что Ефим, Марфа с Данилой, дед Прокоп с бабушкой Юзефой обращаются с ней как с больной. Бояться сказать грубое слово, стараются упредить все её желания. Да, она безумно благодарна родным людям, соседям за такое внимание к себе, но не это главное в её жизни. Неужели они не понимают, что до полного счастья мало этого для женщины. Она же видит, что Ефим жалеет её, не упрекает, но мается, и никто не переубедит в обратном: мается мужик без детей. А всё из-за неё, жены своей, которая не может сделать Ефима полностью счастливым, да и себя тоже.