Виктор Бычков - Вишенки

Любил родину, любил Русь не за что-то одно, конкретное, а просто любил за то, что она есть. И всё. Сколько было соблазнов, Ницц, лазурных берегов заграниц, а тянуло, влекло купца Востротина домой, в Россию. Здесь, именно в России он чувствовал себя единым целым с ней, с людьми, что его окружали, с её великолепной, самой лучшей в мире природой.

И сын его Макар унаследовал от отца такую же любовь к ней, к России. К тихим речкам и глухим деревенькам, к большим городам и к юродивому Емеле. Любил и любит, невзирая на её безответность, иногда жестокость по отношению к нему, к его семье, к близким и знакомым. Вот она такая – Русь: и жестокая, и ласковая, и загадочная, однако она его, однажды данная Богом, и он её не променяет ни на что.

Тело старца поместил в остатки полога и тихонько двинулся к выходу. К концу дня принялся камнями устраивать саркофаг, к глубокой ночи успел-таки доделать до конца.

Отныне каждый новый день начинал с молитвы у могилы старца Афиногена, потом завтракал кружкой кипятка и несколькими сушёными ягодами. Чтение богословских книг, что остались от старца, откладывал на послеобеденное время, когда уже собрана очередная вязанка дров для костра. У входа почти по центру жилища горит небольшой, но жаркий костерок, животворящее тепло обволакивает дряхлеющее тело, вот тогда и можно взять в руки книгу, погрузиться в жития святых, обогатить и свою душу, очистить её молитвою святою.

В это утро старика разбудили непривычные звуки, что долетали до его пристанища с небес. Тревога сразу же заполнила душу, заставила сильней и тревожней забиться сердце. Выглянул из кельи: на восток, навстречу зарождающемуся дню и восходящему солнцу устремилась армада самолётов. Макар Егорович следил за событиями в мире ещё в той, светской жизни и понял, всем нутром своим понял, что на страну, его Родину обрушилась самая страшная беда за всё время её существования.

Чуть раньше обычного отправился на утреннюю молитву старик к могиле старца Афиногена. Торопился, поспешал внести свою лепту в оборону, в защиту святой Руси. Больше он ничего сделать был не в силах, ничем помочь не мог ей, осталось только молиться во спасение земли русской от супостата иноземного.

Встал на колени у могилы, не чувствовал боли физической от впивающихся в пока ещё живую плоть острых камней, устремив взор навстречу восходу солнца.

Уже не видел красоты начинающегося летнего дня. Не видел завораживающего вида сопок, лесов, озёр, что застыли на земле под первыми лучами солнца.

– Господи Иисусе Христе, Боже наш! Господи Боже, Спаситель наш! К Тебе припадаем сокрушённым сердцем, – лёгкий ветерок шевелил седые волосы, затуманенный старческими слезами взор направлен навстречу солнцу, туда, где лежала на необъятных просторах его Родина, его Россия.

Голос старика был тихим, почти немощным, но отражённый от камней, от сопок летел туда, где в синем мареве сливалось небо с землёй, к солнцу, в бесконечность, в вечность.

– И на нас ополчившихся всех видимых и невидимых врагов низложи.

Невесть откуда взявшийся дикий голубь сел на соседний валун, поворачивал, наклонял голову то в одну, то в другую сторону, как будто прислушивался к звукам, исходившим от старца, страстно внимал им.

– Дай силы, Господи, укрепи волю и души воинов, защитников Руси святой, – и снова старик замирал в глубоком поклоне. – Спаси святую Русь, Господи!

А солнце уже встало, разогнало предрассветную мглу, засеребрилось в капельках росы, отразилось в зыби Мяйяозера, придало девственной чистоты зелени трав, деревьев, кустарников, осветило старца у подножия сопки, который вдруг упал на ещё не согретые после ночи камни, выронив из руки засохшую ягодку морошки.

Дикий голубь вспорхнул, покружил над старцем, потом снова сел, но уже рядом с лежащим человеком, смело клюнул уроненную ягоду и взмыл вверх, туда, где к этому времени во всю властвовало солнце.