Виктор Бычков - Вишенки

– А куда ему деться? Растёт маленький Гринёнок.

– Точно? – заулыбался Ефим. – Мой? Ты уверена?

– Дурачок ты, Фимка, – снова улыбнулась Марфа, легонько коснулась рукой бороды соседа. – Кто, кроме мамки, знает, чей ребёнок в её утробе? Эх, ты! Твой он, твой, – и, повернувшись, ушла в глубь огорода, принялась выдёргивать веточки укропа, перья лука.

А Ефим остался стоять, глупо улыбаясь, не веря своим ушам.

У него будет ребёнок! Его ребёнок, его дитя, его кровь и плоть! Господи, неужели?! Неужели и он почувствует себя отцом, родителем?! Гос-по-ди! Счастье-то какое!

– Марфа, Марфушка! – зашептал вдруг Ефим.

Она обернулась, услышав.

– Чего тебе?

– А как же Глаша, Данила?

– Потом, потом, Ефим Егорович, потом. Будет дитё, вот тогда и будем думать, как и что. А сейчас иди, работай, не стой над душой. Ты своё дело уже сделал, остальное я сделаю не хуже тебя.

Не чувствуя под собою ног, Ефим направился домой. А самого распирало от радости. Хотелось прямо вот сейчас зайти в хату, рассказать, обрадовать Глашу, поделиться с ней такой приятной и долгожданной новостью. Он уже и сделал, было, шаг в сени, но вдруг остановил себя, замер, как вкопанный.

«А как же Данила? Как он отнёсётся? А Глаша? А Марфина семья?

У них же детишки старшие всё понимают, как они отнесутся? А люди? Они что скажут? О, Господи! Я же знаю Данилу, а как он? Выходит, счастьё моё и не такое безоблачное? Как же так?

Неужели я не имею права быть отцом, родителем? А как Марфа? Ей каково? О-о! Господи! Как же так? Как быть? И что ж это за счастье, если рядом куча народу из-за твоего счастья становится несчастными?»

С этого дня Ефима как подменили. Замкнулся, всё чаще старался уединиться, уйти, чтобы никто не мешал ему думать, радоваться и переживать. Вот именно: радоваться и переживать. И как это совместить – радость и сомнения, страх, что нет-нет да закрадывался в душу, выворачивал, крутил её как хотел?

Да, он верит, свято верит, что Марфа сдержит слово, родит и передаст ребёнка ему, Ефиму Гриню. Дальше что? Вот так возьмёт эту кроху и принесёт в дом? А что он скажет Глаше? Скажет, вот, мол, наше дитё, мы его вместе с твоей сестрой родили, ты уж не обессудь, что не посоветовались и согласия не спросили.

И тут же успокаивал себя. Успокаивал тем, что Глаша – умная женщина и, как никто другой, прекрасно понимает, что иного способа завести в их семье ребёнка, как взять его со стороны, нет и не будет. Так почему бы не у её сестры? Это же родная кровь, самый близкий родственник. И Ефим, муж, вроде как участие принимал. Во-от, всё одно к одному. Может, по поводу Глаши и не стоит так волноваться, переживать? Надо загодя поговорить с ней, подготовить. Смирится, куда денется.

А как Данила? Да, здесь полный тупик. Если с Глашей где-то глубоко, так глубоко в душе, что еле видно, ещё теплится надежда на благополучный исход, то с мужем Марфы воистину полный тупик, стена, мрак, жуткий мрак и ни капельки просвета, ни единого проблеска. Ефим боится даже развивать мысли в этом направлении дальше, боится представить, что за этим может последовать.

Соседи, друзья, сколько лет вместе, на фронте спасали друг друга, по жизни рука об руку, и вдруг жена одного изменила с другим?

Что может быть кошмарней, ужасней? Тем более Ефим, как никто другой, знает истинный характер Данилы, знает, что он ни перед чем не остановится. А вот это уже страшно. Надеяться на его благоразумие, что он сможет войти в ситуацию, понять, вряд ли приходится.

Ефим хорошо знает, что нет более страшных, беспощадных врагов, чем близкие люди. Так что выходит, они с Данилкой станут врагами? Марфа с Глашей тоже? Во, натворил делов, завязал узелки, запутал и без того не очень лёгкую жизнь так, что и не знает, как распутать, развязать их, клубок житейский. Впору пойти к отцу Василию за помощью.

Тянуло сходить на своё любимое место, на берег Деснянки, к сосне, но что-то сдерживало, не позволяло, как в прежние времена пойти, посидеть. Может, случай с медведем повлиял? Возможно, но ступить на то место не решался, хотя желание и было. Тот страх, те чувства, что испытывал Ефим, лёжа под брюхом разъярённого зверя, не выветрились, не исчезли. Даже по ночам иногда вскакивает, потому как снится всё это, кошмары не оставили его сознание, приходят во сне, и ощущения всё те же, что и тогда, в яви.

– Дядя Фима, – мужчина не заметил, как подошёл сын Данилы Вовка и уже дёргал за рукав. – Дядя Фимка, папка просил прийти к нему.

– А где он? Зачем, не знаешь?