Кейт Эберлен - Скучаю по тебе

— Ну что ж, извини, что я ломаю твой тщательно продуманный план, лишенный чрезмерных эмоций, но я не позволю тебе забрать девочек!

— Не думаю, что у тебя есть выбор, — сказала Шарлотта. — Как ты собираешься растить их в одиночку?

— Я найду работу!

— И няню. Потому что тебе придется пахать с утра до ночи, чтобы покрыть расходы на ипотеку за дом. И то если тебя вообще кто-то возьмет на работу. С твоим-то послужным списком!

— Мы переедем в дом поменьше.

— Не знаю, заметил ты или нет, но цены растут.

— Значит, мы переедем в пригород. Там тоже живут люди, представь себе!

Слыша себя со стороны, я понимал, что все, абсолютно все сказанное мной — неубедительная чушь.

— Может, ты и готов снизить планку в этих обстоятельствах и считаешь, что для девочек это пройдет даром. Так вот. Я не готова ни к тому, ни к другому. И я — их мать. Как думаешь, на чьей стороне будет суд?

— Ты готова подвергнуть их разбирательствам в суде? — в отчаянии спросил я.

— Нет, если ты решишь тягаться со мной в суде, то именно ты будешь в этом виноват.

Да, она могла бы стать юристом. У нее был холодный и расчетливый ум. А потом я понял, что она уже успела поговорить с адвокатом. Наверняка у Роберта была их целая команда. Шарлотта заранее продумала все аргументы, и я был в проигрышной позиции. Может быть, мне нужно запросить перерыв и подготовить свою линию защиты? Я позвоню Маркусу. Теперь в нашем негласном соревновании я стану первым, кому наставили рога, первым, кто развелся, и первым, кто будет добиваться права опеки над своими детьми в суде.

— Будь у нас нормальная семья, ты бы не проводил с ними столько времени в будни, согласись? — сказала Шарлотта, смягчив тон.

Нормальная семья. Я же всегда именно этого и хотел. Я что, опять всех подвел?

— Куда точно в Швейцарии? — спросил я.

— В Женеву, — ответила она. — У Роберта там дом с видом на озеро.

Полгода назад у нее была конференция в Женеве, вспомнил я. А была ли вообще конференция? Было это удачным стечением обстоятельств или очередной ложью?

— Ты уже нашла там себе работу?

— У меня есть несколько предложений. Но я пока не тороплюсь. Интересы детей для меня сейчас важнее.

— Ну, для разнообразия неплохо, — не удержался я.

— А что, у меня раньше был выбор? — огрызнулась она.

— Не вижу, каким образом переезд положительно скажется на девочках, — заметил я, понимая, что моим единственным аргументом может быть их будущее.

— Всего в квартале от дома есть школа международного уровня. Белла и не заметит разницы, а Флора быстро адаптируется, ты знаешь.

Я понял это как очередной упрек в том, что Флора учится в государственной школе, а не в частной, как хотела бы Шарлотта, если бы нам это было по карману.

— Сейчас у них самый подходящий возраст для переезда, — добавила она.

Тут спорить было бесполезно. Сейчас они еще маленькие, переезжать в таком возрасте легче, еще нет любимых друзей и учителей.

— Женева — потрясающий город. Они будут говорить сразу на нескольких языках, познакомятся с интересными людьми. Роберт, кстати, имеет графский титул, хотя им и не пользуется.

— Разве Швейцария — не демократическая республика?

Шарлотта напряглась.

— И еще у него есть шале в Австрии, — сказала она.

— Неужели ты собираешься поставить их на лыжи?

— Ты не можешь помешать им жить полной жизнью из-за того, что тебя мучает чувство вины, — упрекнула меня Шарлотта. По ее лицу пробежала тень улыбки, словно она почуяла победу.

— При чем тут вина! Это здравый смысл. Горные лыжи — опасный вид спорта!

Перед глазами снова возник брат, удалявшийся в белую пургу, который оглядывался, проверяя, еду ли я за ним.

Да, дело было не только в страхе. Вина, да, я чувствовал себя виноватым. И мы оба это знали. Неужели Шарлотта, как и моя мать, считала, что именно я виноват в смерти Росса? И все эти годы она держала нож за спиной, ожидая подходящего случая, чтобы ударить в больное место?

Ну что, Росс, это твоя месть, да?

И как я мог подумать, что мне сойдет это с рук: я же украл его девушку. Как я мог даже подумать, что достоин своих красивых детей?

— Никто не обязан кататься на лыжах, — тупо сказал я.

И вдруг я разревелся. Я не плакал с тринадцати лет. В свой первый семестр в частной школе я научился сдерживать слезы, потому что ревут только слабаки. Но теперь я ревел так, что не мог дышать, словно все накопившиеся во мне за эти годы эмоции вырвались наружу и излились потоком слез.