Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

– Да сидите, сидите, – не скрыл неприязни дед Серафим. Ему страшно не понравились мысли этих людей, не хотел он их провоцировать на беседу. – Семейные, небось?

Спортивные посетители, даже тот, который помимо своей воли похвастался порошком, действительно оказались людьми семейными. Один, правда, отмотал в свое время срок за изнасилование. Но сам считал это случайностью. Отсидел, вышел честным. Два других в тюрьме никогда не бывали, но это, конечно, не означало, что перспектив у них нет. Хорошие у них у всех были перспективы. А то как? – укоризненно подумал дед. Мы по всем лагерям прошли, а зачем нынче столько тюрем?

Бросив на деда проницательный взгляд, секретарша набрала номер охраны. «Ну да, проходил через нас дедок, – охотно отозвался дежурный с главного входа. – Такой, кепку стырил у мэра. Сказал, ему в мавзолей надо. Говорит, не был в мавзолее с тридцать восьмого».

Слова дежурного заставили секретаршу задуматься.

Посетители были хорошо одеты, хорошо обуты, они выглядели спортивно, а дед Серафим явился в офис господина Голощекого без записи в стоптанных башмаках и в пиджачке, скудость которого только подчеркивалась праздничной в горошек рубашкой. «Авангардист, наверное», – беззлобно шепнул проколовшийся посетитель, пытающийся забыть свои неуместные слова о каком-то там порошке, но другой (отсидевший за изнасилование) веско возразил: «Искусства не осталось. Голимый бред». Только третий никакой глупости сморозить не успел, потому что, пораскинув мозгами, секретарша пришла к неожиданному решению:

– Я доложу.

И дед вошел.

И увидел то, что собирался увидеть.

Огромный кабинет, в котором, несмотря на ослепительную чистоту, тоже как бы отдавало неясным лагерным запашком; богатая мебель, – от нее тоже несло; потрескивающий озонатор, хитроумный рабочий стол с многочисленными непонятными приспособлениями, другой рабочий стол – для компьютера. Стоял в углу располагающий диван, на котором явно не только сиживали. Висели полки с деловыми книгами.

И сияло огромное окно – от пола до потолка.

В удобном вертящемся кресле сидел за столом лысоватый человек, плотный, чисто выбритый, элегантный – понятно, Парашютист, он же Вадик Голощекий. Лицо Парашютиста освещала уверенная улыбка. Было видно, что в ближайшее время он не ждет от жизни никаких неприятных сюрпризов. Только вид его врал, потому что стояло над его головой никому не видное красноватое облако. Только дед Серафим видел, как мало осталось Парашютисту.

– Ты из Энска?

Серафим промолчал.

Он присматривался к Голощекому.

Голощекий ничем не напоминал лагерных авторитетов – законников, а спросил об Энске только потому, что думал об Энске. Множество бессвязных мыслей роилось в голове Вадика Голощекого. Лицо не выражало ничего, кроме любезного внимания, но внутри бушевал пожар, это дед Серафим почувствовал сразу. Голощекий знал, например, о смерти Трубникова, хотя пожар в нем бушевал не из-за Трубы. Про себя, кстати, он так и называл Трубникова Трубой и думал о нем с раздражением, хотя это было не то, что думал узнать Семин. Просто о чем-то Голощекий не успел договориться с Трубой. Какие-то деловые идеи, слишком большие, чтобы их можно было уловить по обрывкам мыслей, явно остались нереализованными. Жизнь вообще, кажется, достала Голощекого, потому что никакого ясного строя в его мыслях не было, его мысли перебивались жгучей тревогой, жгучей непреходящей болью, хотя ничего такого не отражалось на его чисто выбритом лице, освещенном привычной, как чистка зубов, улыбкой. Он думал об Энске, потому и спросил деда. А положение дел в Энске Голощекий находил нормальным. В Энске он теперь имел превосходное прикрытие, какой-то большой человек стоял за ним. С энским рынком, прочел дед Серафим хаотические мысли Голощекого, предстоит еще много возни, но, в сущности, дело сделано. Фонд помешал, конечно, но как без резких движений?

– Кофе? – спросил Голощекий. – Чай?

Он позвонил и секретарша, сгорая от любопытства, принесла поднос с чайничками, с горячим кофейником, со сливками, с печеньями и специальными сухариками. К дивану, стоявшему в кабинете, секретарша имела самое прямое отношение, понял дед. Но сегодня в ночной клуб (культуры) она собиралась не с Голощеким.

– Так ты из Энска? – повторил Голощекий.

На этот раз Серафим кивнул.

– Тебя кто-то послал?

Дед снова кивнул.

– А почему он сам не пришел?

– Боится крови, наверное, – дед строго подвигал седыми бровями. Он никак не мог ухватить мысль, в которую можно было вцепиться. Рынки… Азия… Золотая тропа… Это все было не то, о чем говорил Семин… Кажется, Голощекий оскотинился больше, чем думал Семин. Не ты рынки его интересовали… Совсем не те… И темп, темп… Теперь, когда валюта пошла, Голощекий нуждался в скорых результатах…