Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

Дед внимательно прислушался к мыслям Андрея.

Слова словами, только мысли не врут.

Это мало кто понимает, поэтому мало кто старается не слова, а мысли подавать выгодным образом. Мысли, они какие есть, такие и есть. Как вода в круговороте, толкутся сами по себе, как предназначено от природы. Хотя дед Серафим не все понял в том, что толклось в голове Андрея Семина, кое-что до него дошло. Деньги и тут стояли, конечно, как предгрозовые испарения над полями, но у Семина отношение к деньгам было проще, проглядывали варианты. Потерял деньги, выиграем в чем-то другом. Дед Серафим явственно видел, что Семин всю жизнь опирался только на себя. И всю жизнь искал друга, это постоянно его подводило. Какие-то Саксы, Долганы, Филины, конкретные Толяны, какой-то Трубников так и крутились в мыслях Семина. Кажется, Семин жалел Трубникова, но и по отношению к нему был полон самых темных сомнений. Другие люди, на которых Семин пытался опираться, тоже не внушали особых симпатий – какие-то пожилые карлики, пропойцы, наркоманы, проститутки, вороватые людишки из администрации, приятели, способные хоть на что, хоть на убийство. Масса таких людишек все время крутилась вокруг Семина. Какие-то бабы, которые старались его погубить, они уходили и приходили – нескончаемый поток. Например, баба, которая ушла к московскому человеку, не боящемуся прыгать с парашютом, до сих пор сидела в душе Андрея Семина, как ядовитая, вдавленная в бутылку пробка. И еще одна баба сидела в нем. К этой бабе он сильно тянулся, тоже пытался опереться на нее, но ничего с этим не получалось.

– Так что видишь, многое случилось через того Вадика, Серафим, – покачал головой Семин. – Кстати, к нему баба моя ушла. Давно уже. Дело, конечно, не в бабе, но было, было – ушла.

– Ну, ушла, это дело Божье, – отозвался дед. – В этом я тебе не помощник. Сам знаешь, не знахарь, зелья приворотного не спроворю, не по моей части. – И прямо спросил: – Тебя в Москву покойник послал? – Под покойником он подразумевал Трубникова.

Андрей кивнул.

– Это ладно, что не врешь, – вздохнул дед. – Я чувствую. Кто бы тебя ни послал, грех не в этом. Раз приехали, поговорю с твоим человеком. Отчего же не поговорить? С утра к нему и отправимся.

Вздыхая и охая, дед Серафим отправился в ванную.

Очень нравились ему никелированные краны, кафель по стенам, зеркала по всему потолку. Ни в Карлаге, ни под Ерцево, ни в каких других советских лагерях, тем более на этапах ничего подобного он не встречал.

На Якиманку поехали после десяти.

– Я буду ждать на углу, в кафе, – сказал Семин. – Ты, Серафим, не торопись, я не соскучусь. Ты все сделай правильно, чтобы нам об этом деле больше не думать.

Дед кивнул.

Прихрамывая, он доковылял до подъезда, забранного мощной стальной решеткой. Перед такой же стальной дверью с глазком, расставив ноги на ширину плеч, стояли два крепких охранника. В руках литые дубинки, на поясах коричневые кобуры. На деда сумрачно пахнуло лагерем. Пораженный, казалось, уже забытым лагерем, он сдвинул на лоб кепку и вспомнил слова Андрея Семина: «Я бы и сам пошел, но могу сорваться. Кому нужна кровь?»

Действительно, подумал дед. Кому и зачем? Семин ему не платил, он сам отказался. Хорошие деньги Семин обещал, но он отказался. Может, доживем до такого разговора, крышу там перекрыть, полы переслать, мало ли… Дед Серафим хорошо чувствовал Андрея Семина. И чувствовал, что о крови он говорил не зря.

И с тем покойником все верно.

Дед Серафим сразу почувствовал, что в Москву Семина отправил покойник. Нечисто там было что-то с этим покойником, с Трубниковым, кажется, он людям не давал покоя. Понятно, что у Семина давние счеты с любителем парашютных прыжков, но главным толчком для поездки в Москву все-таки стал покойник. И не то, чтобы они сильно дружили, но именно смерть Трубникова двинула Семина в Москву. И другие покойники стояли за плечами Семина. Они тоже чего-то требовали. И живые чего-то требовали. Все это хорошо ложилось на то, что дед видел сам.

– Вот с тридцать восьмого не был в Москве, – сердито сказал он насторожившимся охранникам. – Лубянку, к примеру, помню, а на Якиманке не бывал. Она и тогда так называлась?

Охранники переглянулись.

Дед их не испугал, но они знали порядок.

Старший поиграл дубинкой и миролюбиво заметил:

– Ты, дед, однако, ошибся. Кепка у тебя классная. Не у Лужкова стырил? Тебе в мавзолей, наверное, надо. Он и в тридцать восьмом так назывался.

Он зря это сказал.