Александр Бренер - Жития убиенных художников

Если вы посмотрите на анализ образа у Флоренского, с одной стороны, и у Делёза или Агамбена, с другой, то обнаружите вопиющее различие. У Флоренского образы — вечные, статичные, нетленные образы-идеи (лики икон), а у Делёза и Агамбена — образы в движении, становления, жесты. Для понимания сущности образа Платон так же важен, как Апулей и Овидий. Но струение движущегося образа иное, чем свечение иконного лика. Икона требует созерцания истины-естины, молитвенного предстояния и прикосновения, а нежные нимфетки Генри Дарджера уводят в мир, где детям приходится сражаться за свою форму жизни с жестокими и тупыми взрослыми.

Мы, люди, видим образы, но и образы тоже смотрят на нас, очень даже пристально смотрят — и чего-то от нас ждут, требуют. Иногда они заставляют нас совершать невообразимые, чудесные поступки, вроде тех, о которых писали Сервантес или Шекспир, Фолкнер или Борхес. Иногда мы, одержимые образами, и вовсе перестаём жить среди людей и полностью переселяемся в образный мир. Это называется безумием… Это случилось с Гёльдерлином и Батюшковым, это произошло с Ницше и Арто, и ещё со многими-многими безымянными визионерами и духовидцами…

А ещё Агамбен говорит, что возможно и «воображение без образов»! Это когда человек порывает все отношения с властью…

Лисёнок, пробежавший в Тиргартене, вызвал во мне мгновенную смуту чувств. Зачем я здесь?! Убежать бы, скрыться с этой поляны! Пойти за ним в недра парка и остаться там навсегда — с жуками и белками! Семинар по теории образа внезапно представился капканом, в который я сам же по глупости влез. И захотелось совершить то, о чём я читал у Шаламова и знал из собственного опыта: звери, угодившие лапой в капкан, иногда отгрызают себе эту лапу, чтобы вернуть свободу.

И всё-таки я не убежал тогда. Слова приковали меня к месту. Вот эти вот слова. Не Слово, что было в начале, и не образы, о которых я говорил семинарщикам, а слова, слова, слова, слова…

О, словеса! Вы — иго!

Иго-го! Го-ги! Га-га!

Ги-гу-ге!

Существует в мире одна замечательная скульптура — Бесконечная колонна Константина Бранкузи.

Идея этой колонны не давала покоя скульптору много лет, и он создал несколько её версий — больших и маленьких, из дерева, гипса и стали.

Самая известная Бесконечная колонна стоит в Румынии, в городе Тыргу-Жиу, и состоит из 17 чугунных ромбовидных блоков, уходящих в небо. Высота её — 29,33 метра. По мысли Бранкузи, колонна символизирует восхождение на небо душ погибших на Первой мировой войне солдат. И одновременно она поддерживает небесный свод.

Ромбовидные элементы скульптуры одинаковы и создают повторяющийся узор и ритм. Блоки поставлены друг на друга и возносятся вверх. Творя форму колонны, Бранкузи вдохновлялся народной пластикой, крестьянской архитектурой, фольклором, мифологией.

Грань каждого ромба делит его на две части — светлую и тёмную. Этот светотеневой эффект, это цветовое деление появляется в результате естественного солнечного освещения. Чем ярче солнце — тем явственнее чередование тени и света.

Когда Бранкузи возводил Бесконечную колонну — сначала в своём воображении, а потом в реальности — у него возникла серьёзная проблема: на какой высоте её остановить.

По замыслу скульптора, колонна не кончается, а уходит в небеса и там теряется.

Для Бранкузи это было чрезвычайно важно: где, в какой именно точке пространства прервать колонну — чтобы она действительно была бесконечной.

Скульптор со своей задачей справился.

Бесконечная колонна Бранкузи — это не просто шедевр модернизма, но один из самых ёмких образов связи земли и неба, материи и воображения.

Когда я нанизывал одну на другую истории этой книжки, я непроизвольно следовал принципу Бесконечной колонны.

Повторяющиеся, светло-тёмные истории-анекдоты — это, конечно, не лаконичные и древние ромбоиды Бранкузи, а скорее их низовое, плебейское подобие.

Если б я мог, то вечно рассказывал бы эти случаи, происшествия — до дурной бесконечности. У меня их много — из моего собственного житья и из житий других людей. Нелепые, ничтожные истории… Но таков уж мой опыт, ничего не поделаешь!

Я мог бы рассказать вам, например, как однажды ночью в Базеле я пытался поджечь автомобиль Маурицио Каттелана, но он всё никак не загорался…

Я мог бы рассказать вам, как плевал на Бориса Гройса в берлинской галерее, а его жена в отместку била меня сумочкой…