Александр Бренер - Жития убиенных художников

Павленский — великий литургический бас в церковном хоре прогрессивного художественного экуменизма. Его евхаристии пугают меня, как в детстве путали попы и учителя физкультуры.

Я вообще терпеть не могу так называемые перформансы и акции. Вопреки тому, что обо мне писали всякие канальи и остолопы, я акционистом не был, перформансами не занимался. Я скандалил, устраивал выходки, кого-то оскорблял, дурачился, атаковал, влипал в драки, совершал ошибки и глупости, падал, играл и заигрывался — но пошлейший жанр современного искусства под тоскливой кличкой «перформанс» меня никогда не привлекал. И я презираю всех перформансистов от Аллана Капроу и Марины Абрамович до Артёма Лоскутова и Елены Ковылиной.

Но одно дело не любить искусство Петра Павленского и его подруги Оксаны, а другое — встретиться и поговорить с живыми существами, с тварями из плоти и крови, которые это искусство делают. Я думаю, что всегда существует зазор, трещина между деятельностью человека и им самим. Так вот: в эту трещину, в эту щель и следует заглянуть с улыбкой, просунуть дружескую руку. Там, в этой щели, может прятаться странный ребёнок, любопытное и игривое дитя, которое живёт в каждом из нас, пока мы его не убили.

Вот мы и встретились в кафе «Нахамия и Генрих» с Оксаной. Встретились, чтобы посмотреть друг на друга, посидеть, поговорить, а может, и пробиться к чему-то важному, настоящему. Последнее, конечно, не часто получается.

Не получилось и на сей раз. Всё, чего Оксана хотела, — это узнать наше мнение о деятельности Павленского, показать фотографии его акций, услышать «продуктивную» критику, которую можно намотать на ус. Ещё она записала в блокнот новые имена — художников, философов, режиссёров — которые мы называли и которые тоже могли пригодиться для их проектов. Информация, информация… В общем, она пришла, чтобы почерпнуть полезное, нужное — намётки и зацепки для продолжения их героической карьеры, их жертвенного продвижения. Художники — хищные навигаторы, нацеленные на потенциальный материал при любых обстоятельствах. Им всегда хочется выведать что-нибудь новенькое, свеженькое, чтобы кинуть это топливо в топку производства. А вот меняться, испытывать метаморфозы, стать чем-то другим они не хотят — это ведь страшно.

Так что встреча у нас вышла недобрая, взрывоопасная. Я не скрывал своего недружелюбного взгляда на искусство Павленского, и ясно дал понять: не люблю, не ценю. Не верю я его артистическим жестам, позам, высказываниям, а что касается тюрьмы, то ведь, как сказал Жан Жене, добровольно в неё садятся только дураки! В тюрьму влипают, в ней оказываются, в тюрьме страдают, в ней перемогаются, из тюрьмы рвутся и при возможности бегут, тюрьму ненавидят всеми фибрами, в тюрьме пишут книги, чтобы не быть в тюрьме… Но Павленский устроил из тюрьмы искусство — какая блевотина!

Однако Оксана оказалась поистине деловитой, усердной, старательной особой — и готова была выслушать, учесть, запомнить, принять к сведению, переварить всё-всё-всё, даже самое неприятное из мной сказанного. Она была чрезвычайно работоспособным и терпеливым менеджером.

Что касается кафе, в котором мы сидели, Оксана его вообще не заметила, не удостоила вниманием. А когда маленькая черноволосая официантка подошла к нашему столику, чтобы взять заказ, Оксана повела себя с ней крайне высокомерно. Конечно, можно наплевать на вежливость, но мне не понравилось, как Оксана отослала эту девушку. Я не люблю, когда хамят обслуживающему персоналу, считаю это жлобством. И я видел, что официантка была неприятно поражена таким надменным обращением, отошла обиженная.

Мы, кстати, с этой девушкой как-то пытались подружиться. Она нам нравилась. Однажды мы подарили ей нашу самиздатовскую книгу-лубок «Лотта кашалота терракота рикотта болото» — изображения голых девушек с полузаумными словами-стихотворениями. Подарок она приняла, но поползновения к дружбе не увенчались успехом — ни мы, ни книга наша не пришлись ей по вкусу. Девушка держалась с нами подчёркнуто строго, сурово. Но мы привыкли к тому, что люди считают нас странными, подозрительными, а наши рисунки — порнографическими, уродливыми. Мы даже рады подобной реакции. Ведь мы — низовые, малокультурные, мы — примитивные маргиналы, а не почитаемые и любимые художники.

Между прочим, Оксана тоже невысоко оценила наши рисунки — сказала, что это порно. Но книгу в подарок приняла — авось пригодится!

Словом, чем больше мы с ней сидели, тем меньше друг другу нравились. И это, конечно, правильно. Слишком разные мы были создания, и стремились совсем к разному: она с Петром — к своему звёздному часу, к пьедесталу, к героическим славословиям, к международному, по возможности, признанию, к газетной шумихе, к уважению, к восторженному обожанию… Ну а к чему мы-то стремились?.. Да подальше от всего этого, прочь — по своей ниточке зыбкой, по линии бегства, лишь бы не сбиться с неё, удержаться на ногах, не свалиться, сохранить ясную голову…