Александр Бренер - Жития убиенных художников

Но главное — не имена, не фигуры. Главное: в каждом из них был элемент твёрдой, черепахопанциревой неуступчивости. Элемент неподчиняемости. Элемент детского упрямства. Элемент самостоянья. Они были неуправляемы в глубине своей. Этот кристалл неуправляемости и есть поэзия, искусство, артистизм, жизнь. Этот элемент, этот кристалл нужно искать, конечно, не в истории победителей, а в истории побеждённых. Не среди знаменитых имён и фигур, а среди теней, отголосков, образов.

Одним словом, юным нужно найти в толще истории, среди перепаханных борозд и меж, безымянных гробов и меднозвонких памятников любимую живую тень, которая уведёт их от жлобства и нищеты сегодняшнего кукования. Куда? К воображаемым союзам и наречиям!

Это и есть мандельштамовская «тоска по мировой культуре». Культуру нельзя любить в её мнимой целокупности, в её анфиладной парадности, в её музейно-библиотечной упорядоченности. Это — халтура, химера, халява. Юному поэту обязательно требуется нащупать среди статуй, бюстов и памятников «в светлой перчатке холодную руку», встретить дружеский, заговорщицкий взгляд, чтобы двигаться по тёмной тропке в замостье. Да: шум стихотворства и колокол братства — вместо шума времени и церемониала официальной истории.

Нужно верить, нужно любить кого-то прекрасного, чтобы жизнь не стала кошмаром.

Нужно бродить по миру с Котом в сапогах — уж он-то не подведёт, не обманет…

И не стоит пугаться ошибок. Ошибок боятся только кураторы и дизайнеры. Философы же учат: вся жизнь — ошибка.

Самое интересное — шаг после ошибки!

Здесь, в Берлине, мы частенько посещали одно кафе по соседству — «Нахамия и Генрих», в Неокёльне.

Вообще говоря, подавляющее большинство берлинских баров и кафе — халтура. Это не бары, не кафе, а проектики молодых людей, художников или дизайнеров. В этих заведениях сидят приятели и деловые партнёры хозяев. Это как бы их офисы, где они обсуждают свои делишки и рыскают в Интернете. Атмосфера в этих местах суетливая, обслуживание — капризное, напитки и еда — пижонские, но дурно приготовленные, сиденья — неудобные. Когда-то в кафе встречались заговорщики, любовники и воры, а сейчас — юные карьеристы, беседующие о своих зубных врачах.

Таков, впрочем, весь молодёжный бизнес — и не только в Берлине. И это не просто бизнес — это нынешняя культура.

Берлин — мизерная гедонистическая фабрика юных рабов культуры.

Но кафе «Нахамия и Генрих» нам нравилось. Там было просторно и тихо, сумрачно, музыка негромкая, эспрессо — как в Италии. И люди там тоже сидели не противные — не очень деловитые, не слишком преуспевшие. Не бунтари и не поэты, но и не закоренелые менеджеры.

Поэтому-то мы и решили пригласить туда Оксану Шалыгину, жену и соратницу известного российского художника Петра Павленского. Оксана прилетела в Берлин для публичных выступлений, хотя нас она на эти мероприятия не позвала. Сам Пётр Павленский приехать не смог: он находился в предварительном заключении в Москве после своей художественной акции — поджога парадной двери в здании КГБ-ФСБ на Лубянской площади. Акция оказалась успешной — фотографии её были во всех крупных газетах.

Это было наше первое свидание с Оксаной, хотя заочно мы уже друг друга знали. Года два назад Пётр и Оксана опубликовали в Петербурге нашу лубочную повесть «Бомбастика». Творение это попало им в руки более или менее случайно: Денис Серенко — моряк и художник, которому мы послали набор повести — передал её Оксане, и она выразила желание повесть издать. Ждать нам пришлось долго, но в конце концов книга была напечатана, и публикаторы распространяли её бесплатно — так они нам сообщили.

Мы в их издательские дела не вмешивались. Они сами придумали оформление книжки, приняли решение о тираже. Мы были благодарны им за публикацию «Бомбастики» — искать профессиональных издателей для нас пытка. Правда, когда мы увидели готовый типографский продукт, то были смертельно разочарованы — «Бомбастика» выглядела стерильно, напечатана была спустя рукава, с ошибками, без воображения. Я подумал, что издатели загубили нашу книжку.

Теперь нужно сказать два слова о том, что я думаю о творчестве Петра Павленского — и думал ещё до встречи с Оксаной Шалыгиной. В двух словах: это творчество мне предельно чуждо и гадко. Я видел фото акций Павленского в журнале «Шпигель» и в газете «Гардиан», и пришёл к выводу, что это — вещи героического, страдающего дельца, чьё тело и душа принадлежат дигитальной пустыне и масс-медиальному солнцу. Картинки этих акций напомнили мне кадры голливудских фильмов на библейские темы — лживые имиджи, туфта. Душок, исходящий от его активистского искусства, был мне несносен — что может быть тошнотворнее псевдоклассицистической популистской эстетизации революционного жеста? Пётр Павленский — герой, несомненно, но, как сказал Прудон, герои — самые презренные существа после тиранов.