Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Она вышла, и наступила тишина. Только свистящее дыхание Марыси говорило о том, что в тишине и покое что-то происходит, что-то спешит и торопится к неминуемому концу.

Он пододвинул табурет, уперся локтями в край стола и стал неотрывно смотреть на бледно-голубые жилки, просвечивающиеся на сомкнутых веках девушки.

Он сделал все, что подсказывало ему его умение, что говорил разум и даже кое-что вопреки рассудку, вопреки убеждению – то, что подсказывает отчаяние и скрытый где-то глубоко в закоулках души инстинкт, когда человек ищет помощи и спасения в непонятных и, возможно, не существующих вовсе могучих колдовских чарах.

Время шло, темнота за окнами постепенно сгущалась. Антоний Косиба все думал, думал о себе, о своей судьбе, о своей жизни, столь пустой и бесплодной до сих пор, не связанной ни с людьми, ни с миром. Да, именно ни с чем не связанной. Потому что привязывает только чувство. Не хлеб, не быт, не чужие доброта и сердечность, не убеждение, что приносишь кому-то пользу, а лишь чувства, которые ты испытываешь. И только-только он полюбил кого-то всей душой, как судьба уже отбирает у него этого человека, с кровью выдирает, грабит…

«Опять точно так, как тогда», – отозвалось что-то в нем, и Антоний вытер вспотевший лоб.

Он вдруг осознал, что однажды, когда-то бесконечно давно, как бы в прошлой жизни, ему уже пришлось пережить такую же утрату. О, он был уверен в этом. Судьба тогда лишила его человека, которого он любил, без которого не мог жить…

В висках застучало, в голове безумным вихрем закружились мысли. Когда же это было?.. Как?.. Где?.. Потому что ведь было же… Точно было…

Он стиснул зубы, сжал кулаки так, что ногти до боли впились в ладони.

– Вспомнить… вспомнить… – шептал он. – Я должен вспомнить…

Измученные нервы, казалось, дрожали от напряжения. Мысли расползались неуловимыми ошметками, бесформенной белой пеной, точно вода на мельничном колесе, и перед его внутренним взором стали возникать туманные расплывчатые черты… Мягкий овал лица… Полуулыбка на чудных губах, светлые волосы и, наконец, глаза – темные, глубокие, загадочные…

Из пересохшего, сжавшегося от волнения горла Антония Косибы вырвалось неизвестное и никогда не слыханное, но такое близкое и знакомое имя:

– Беата…

Он удивленно повторил его, испуганно и в то же время с затаенной надеждой. Антоний чувствовал, что в нем происходит неведомое, что ему предстоит открыть для себя что-то безмерно важное, еще секунда – и он познает какую-то великую тайну…

Он весь собрался, сжался…

И вдруг тишину вспорол пронзительный испуганный птичий крик. Раз, другой, третий…

Антоний Косиба вскочил с места и в первый момент не смог сообразить, что случилось. И только чуть позже понял: «Это Зоня режет курицу… Белую курицу… Значит, полночь…»

Он быстро подошел к Марысе. Как он только мог так надолго ее оставить без присмотра!.. Он коснулся ее руки, щеки, лба… Проверил пульс, прислушался к дыханию…

Сомнений не было: температура упала, резко упала. Щеки и ладони были едва теплые.

«Она… остывает, это конец», – в отчаянии подумал знахарь.

Не теряя времени, он разжег в печи огонь, всыпал в маленькую кастрюльку горсть трав. Через несколько минут настой для улучшения деятельности сердца был готов. Он влил в рот больной три ложечки, и через час пульс показался ему чуть более сильным. Антоний дал ей еще одну дозу.

Прошло с четверть часа, и Марыся открыла глаза. Снова сомкнула веки и опять открыла. Ее губы беззвучно шевельнулись, и она как будто улыбнулась. Глаза смотрели осмысленно.

Знахарь наклонился над ней и прошептал:

– Голубушка ты моя, счастье ты мое… Ты узнаёшь меня?.. Узнаёшь?..

Губы Марыси приоткрылись, и, хотя ничего невозможно было расслышать, он по их движению понял, что она произносит те самые слова, которыми всегда его называла:

– Дядюшка Антоний…

И тут же глубоко вздохнула, веки ее сомкнулись, грудь стала размеренно подниматься и опускаться.

Она заснула.

Знахарь упал ничком на пол и, захлебываясь радостью, твердил:

– Благодарю тебя, Боже… Благодарю тебя, Боже…

Уже светало. Обитатели мельницы просыпались. Виталис пошел открывать заслонки, молодой Василь отправился в конюшню, Агата и Ольга суетились на кухне, а Зоня сидела на пороге и ощипывала белую курицу.

После двухнедельного отсутствия в Радолишки вернулся доктор Павлицкий, и тут же, на следующий же день, его вызвали в Райевшчизны, имение супругов Скирвойнов, где работнику порвало руку в соломорезке.