Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

«Укол!» – озарило его.

Он легко нашел в саквояже коробочку с ампулами и шприц.

«То же самое, что колол доктор», – определил он.

После второго укола сердце забилось уже громче.

Тогда только Антоний Косиба тяжело опустился на лавку, подпер голову руками и зарыдал.

Он неподвижно просидел час, а может, и дольше, совершенно измотанный, в полубессознательном состоянии. Потом поднялся, чтобы проверить, бьется ли сердце Марыси. Пульс едва прощупывался, сердце не стало биться сильнее, но и не ослабевало.

Едва волоча ноги от усталости, знахарь собрал инструменты, вымыл их и уложил в саквояж. А затем после недолгих раздумий занес саквояж в ригу, раздвинул лежавшее в уголке сено и засунул его поглубже. Тут он был надежно укрыт. Его не найдут и не отнимут. А когда у него будет такое сокровище, он сможет намного лучше и быстрее проводить операции, даже такие сложные и трудные, как эта последняя.

«Как это ее доктор назвал? – задумался знахарь. – Трепанация черепа… Вот именно, трепанация… Совершенно верно. Я ведь знаю это слово. Только почему-то оно странным образом вылетело из головы…»

Он вернулся в дом, проверил пульс Марыси, погасил свет и улегся спать неподалеку, чтобы быть наготове и слышать каждое ее движение. Впрочем, такой возможности он не предвидел.

Солнце уже светило вовсю, когда он проснулся. В двери стучали. Он вышел и увидел коменданта полицейского участка из Радолишек, старшего сержанта Жёмека. Рядом стояли Мукомол и Василь.

– Как там девушка, пан Косиба? – спросил сержант. – Еще жива?

– Жива, господин старший сержант, только одному богу ведомо, выживет ли.

– Я должен увидеть ее.

Они вошли в дом. Полицейский внимательно осмотрел больную, лежавшую без сознания, и заявил:

– О том, чтоб ее допрашивать, и речи быть не может. Но вот от всех вас я должен получить показания. Хм… Доктор Павлицкий обещал, что вернется сюда сегодня вечером, чтобы написать свидетельство о смерти. Он думал, что уже вчера…

– Значит, доктор уехал? – спросил знахарь.

– Так ведь он отправился с молодым Чинским, чтобы отвезти его в город, в больницу. Судя по всему, с ним все будет в порядке, только вот говорить он пока не может. Одна жертва без сознания, другая лишена возможности губами шевелить… Только подумать, если б преступник сам не сознался, он мог бы вполне благополучно улизнуть.

– Преступник? Какое ж тут преступление? Это же был несчастный случай, – удивился Василь.

– Вы так полагаете?.. А разве кто-то из вас был там, на месте катастрофы, на том повороте?

– Нет.

– А я еще на рассвете был. И как вы думаете, колоды из старой вырубки могли в один прекрасный день сами собой вылезть на дорогу и улечься поперек нее? А камни тоже сами собой насыпались?.. Таких чудес еще не бывало. Это был преступный замысел.

– Так кто же это сделал?

– Кто? А Зенон, тот самый тип, которого не раз уже задерживали, сынок шорника Войдылло.

Все присутствующие недоверчиво переглянулись.

– Тут, верно, какая-то ошибка, господин старший сержант, – заговорил наконец старый Прокоп. – Ведь Зенон их первый и спасал, людей позвал. На мельницу привез и еще за доктором поскакал!

– Смотрите-ка! – Сержант покачал головой. – Значит, он все-таки дал правдивые показания. Он так и говорил, а я ему не поверил. Думал, что просто хочет себя обелить, чтобы в суде были смягчающие обстоятельства. Но, видать, совесть у него и в самом деле проснулась.

– И он сам пришел признаваться?

– Сам. Сказал, что его дьявол попутал, что был пьяный… Ну ладно, мне надо еще все это записать…

Прокоп пригласил полицейского в комнаты, где он и опросил всех, кто был в доме, в качестве свидетелей. Давал показания и Антоний Косиба, только сказал он немного. К показаниям других добавил, что оказал жертвам первую помощь. А потом женщины подали завтрак, во время которого старший сержант, пользуясь случаем, спросил знахаря, что ему делать с болями в правом боку, которые мучают его уже пару месяцев. Получил травки, поблагодарил, распорядился в случае смерти девушки дать знать в участок, попрощался и уехал.

Но Марыся не умирала. Проходил день за днем, а она лежала неподвижная, без сознания. Единственное, что менялось в ее состоянии, – это температура, которая, казалось, повышалась с каждым часом. Ее личико уже не было белым как мел, оно становилось все более розовым, дыхание из едва заметного перешло в быстрое, неровное и прерывистое.

Три раза в день знахарь вливал в ее сжатые губы коричневый отвар, днем и ночью менял на горящей голове и неровно колотившемся сердце холодные компрессы из тряпок, смоченных в студеной колодезной воде.