Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

Для него это было как гром среди ясного неба. Сперва он даже хотел заявить госпоже Собчик, что это ложь, еще одна отвратительная офисная сплетня и ей не стоит повторять подобные новости. Потому что она назвала это именно так:

— А вы слышали, господин референт, в Закопане о нашей новости? Госпожа Богна выходит за господина Малиновского.

Он почувствовал, как приливает к лицу кровь, и склонился над выдвинутым ящиком стола. Взглянув на свои руки, бесцельно перелистывающие бланки, он попытался успокоиться.

— Не слышал, — ответил Борович.

— Осенью должна быть свадьба. Это вроде бы секрет, но все знают. Я полагала, что господин директор вам об этом писал. Кто бы мог подумать! Хотя господину Малиновскому нечего поставить в вину…

Борович, чувствуя, что перехватило горло, сглотнул, решительно задвинул ящик и спросил:

— Это все сметы?

— Да, кроме тех, что во время вашего отпуска заполнял сам господин Ягода.

— Спасибо.

Когда она вышла, он вскочил и подошел к открытому окну. Такого он не ожидал. Возвращаясь из отпуска, он, конечно, предполагал, что за время его отсутствия могло кое-что измениться. Даже некоторым образом опасался этого. Именно это не давало ему спать ночами и сегодня заставило с утра пораньше отправиться в контору. Но по дороге он совершенно успокоился. Громадное здание строительного фонда, видимое издалека в этот ясный солнечный день, его мощный контур, вырастающий из зелени деревьев, и неизменность Варшавы даже позволили ему улыбнуться собственным опасениям.

На самом деле, если он чего и мог желать, так это именно изменений, любых, хотя бы письма об увольнении, которое наконец-то прервало бы бессмысленное существование клочка мха, вросшего в дальний угол бетонной глыбы. Но новость обрушилась на него именно как гром среди ясного неба. Он с самого начала прекрасно знал, что Собчик говорила правду. Вспомнил оба письма Ягоды. Были там некие намеки, которым он не придал значения.

«Которым я не пожелал придать значение», — поправил он себя с каким-то сердитым удовлетворением.

Ягода смотрел на жизнь слишком просто, слишком практично, чтобы писать о вещах незначительных, о бессмысленных мелочах. Как-то написал: «Малиновский нанял каяк и целыми днями пропадает на Висле с госпожой Богной Ежерской, учит ее грести…» А в другой раз передал ему поклоны от «г-жи Ежерской и Малиновского».

«Неужели он допускал, что мне может быть до этого дело?… Глупости!»

Он взглянул на великолепный стол начальника, возвышающийся посереди конторы, словно огромный алтарь. Ягода и правда относился к этому предмету с пиететом, священнодействовал за ним. Сходство с алтарем подчеркивала строгая симметрия расставленных на нем предметов: две лампы, две чернильницы, два пресс-папье, два стакана с карандашами, два телефонных аппарата (внутренний и городской), с одной стороны — ножницы, с другой — линейка, две пепельницы, а посередине, в центре всего этого, естественно, пачка белой бумаги. Этот стол представлял собой центр существования и ось интересов Ягоды, и Боровичу и в голову не пришло бы, что этот человек мог в здании строительного фонда уделить хотя бы долю своего внимания чему-то, что не имело отношения к его служебным обязанностям. И все же Ягода многое замечал и даже, похоже, подозревал, что сближение госпожи Богны и Малиновского имеет какое-то значение для Боровича, что это станет для него громом среди ясного неба.

— Ну, не надо преувеличивать, — буркнул Борович.

Сравнение с громом пришло в первый момент. Поскольку все это действительно было для него полнейшей неожиданностью. И неприятной, очень неприятной. Он уже не имел никаких прав выставлять счет судьбе — и в отношении госпожи Богны, и в отношении самого себя. На самом деле не было повода хоть как-то реагировать на происходящее. Он любил госпожу Богну, ценил ее, знал, знал почти со времен ее учебы в пансионе, бывал у нее — но это все. Никогда он не питал никаких надежд, которые выходили бы за рамки простой дружбы. Да и не хотел надеяться на что-то большее. Он вообще об этом не думал. И вдруг — Малиновский! Что за глупость! Ее станут называть «госпожа Малиновская», «жена Эвариста», и она будет спать с ним в одной постели.

Борович пожал плечами и с туповатой оторопью подумал, что вот сейчас явится Малиновский, придется с ним целоваться, здороваясь, а потом лицезреть его в конторе семь часов каждый рабочий день. Столы их были составлены, они пользовались общей картотекой. Подумать только, вначале, получив работу в фонде, он радовался этому близкому соседству! Ну, может, и не радовался, но ему было приятно, что рядом — университетский приятель, которого он знал столько лет. На самом деле в университете их ничто не объединяло — но ведь ничто и не разделяло! Боровичу даже казалось, что он испытывает нечто вроде симпатии к Малиновскому, которого вообще-то не любили и считали полным нулем.