Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

Внезапно он вспомнил разговор с госпожой Богной, еще зимой. Она тогда сказала:

— У него глаза необычайно хороши.

— Но без выражения, — заметил он равнодушно.

Тогда она засмеялась и обронила, словно нехотя:

— Это зависит от того, на кого он смотрит.

— Ну, на вас-то, естественно, он смотрит сладострастно и с восторгом.

Она ничего не сказала, но если бы Борович обратил тогда внимание на ее молчание… Когда же это было? В январе, да, кажется, в январе. Перед возвращением гендиректора. Он тогда относил в его кабинет заключение на подпись. Госпожа Богна в то время уже была увлечена Малиновским.

Как же это банально: секретарь гендиректора и референт Малиновский… Да… Хотят сообщить, что их бракосочетание состоится тогда-то и тогда-то… Брр… Что же выражает взгляд этого дурня, когда он смотрит на нее? Естественно, это глуповатое выражение, самое обычное. Желание ею обладать — и только. А для женщины, да, для женщины это будет мудрейшее выражение. Для всех них. Среди женщин нет личностей. Разница — лишь в характерных чертах психики, фундамент же остается неизменным: служить виду, плодиться, подбирать для этого самые подходящие экземпляры самцов. Госпожа Богна умна, сообразительна, чувственна. В этом ей нельзя отказать. Но все это становится несущественным, когда пробуждается простой инстинкт, примитивнейшая всесильная сила плазмы, содержащейся в…

— Как полагаешь, Стефчик, он обиделся?

Борович непонимающе посмотрел на Малиновского:

— Кто?

— Да Ягода! Он какой-то отрешенный. Не хотелось бы, чтобы он против меня настроился. Может серьезно навредить.

— Ну хватит уже! — возмутился Борович. — Как можно подозревать Ягоду в чем-то подобном? Я убежден, что ты и сам в это не веришь. В противном случае это было бы с твоей стороны отвратительно.

— Ну да, ну да, — быстро согласился Малиновский. — Я просто так сказал, да сейчас могу и не слишком-то беспокоиться о Ягоде. Старик очень мной доволен и, уверяю тебя, будет доволен и впредь. — Он рассмеялся и, отложив перо, спросил: — Ты ведь уже слышал?…

— Что? — равнодушно произнес Борович.

— Хм… Я никому об этом не говорил, но тебе могу — как другу. Я женюсь на Богне.

Борович хотел вскочить и бросить ему в лицо, что отказывается называться его другом и что госпожа Богна не могла сделать ничего глупее этого.

— Поздравляю, — процедил он.

— Гляди! — Малиновский вытянул руку. — Вот оно, счастье.

Перед глазами Боровича блеснул крупный сапфир.

— Неплохой камешек, верно? — спросил Малиновский. — Триста лет в одной семье! Стоит он пару монет, а? И на пальце красиво смотрится. Ну, не на всяком. Представь такой перстенек на пальце Ягоды. Словно цветок на кожухе. Эти его короткие пальцы и бледные ногти… Но на твоем смотрелся бы первоклассно. На, примерь.

— Нет, нет! — Борович отодвинул перстень, пытаясь скрыть отвращение.

— Почему? Такие перстни только для породистых рук. А у тебя они очень породистые. Надень.

— Да хватит!

— Ах, что за предрассудки! — Он взял перстень. — Но руки у тебя породистые. У меня красивей, но у тебя куда породистей…

Он глядел на свои руки, барабаня пальцами по бумагам. Наконец спросил:

— Как полагаешь, я ведь не сделал глупость, согласившись жениться на Богне?

— Не понимаю… — начал Борович сквозь зубы, но оборвал себя.

— Ну, видишь ли, у нее и приданого нет. Так, мелочи. А я ведь не могу позволить, чтобы моя жена работала. Это, конечно, сказки, что генеральный ее любит. Но мне вовсе не хочется, чтобы моя жена была служащей, потому что…

— Дружище, — прервал его Борович, — прости, но это настолько личное, что я… Впрочем, я в этом опыта не имею… И… давай сменим тему.

Малиновский хотел что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Боровича вызывал гендиректор. Он встал и быстро вышел. В коридоре остановился, вытер со лба пот и вздохнул.

Кабинет генерального находился на третьем этаже. Следовало пройти по длинному коридору, спуститься по широким мраморным ступеням, миновать два больших зала, откуда доносился шум машин, красивую приемную, где сидело несколько человек, и войти в секретариат. Служащие входили в кабинет директора отсюда, а не через приемную. Борович заметил, что госпожи Богны нет за столом, поздоровался с блеклой блондинкой, барабанящей по клавишам пишущей машинки, и постучал в большую дверь, хотя над ней горела красная лампочка — знак того, что директор занят.

Кабинет Шуберта, огромное помещение с двумя окнами от пола до потолка, всегда удивлял Боровича. Его вызывали сюда нечасто, поэтому он никак не мог привыкнуть к такому нагромождению контрастов. Между окнами, скрытыми за дешевыми шторами, на стене раскинулся флаг с белым орлом, ниже висели два портрета глав государства, разделенные скрещенными ружьями. За тяжелым гданьским столом черного дуба стояли желтое винтовое американское кресло и тростниковая корзинка для мусора. На противоположной стене висел превосходный гобелен, изображающий Афродиту, выходящую из раковины, и именно наготу богини, в самой нескромной ее части, заслоняли скрещенные корабела [3] Корабела — сабля с рукоятью в форме «орлиной головы», распространенная среди польской шляхты в XVII–XVIII веках. и простая сабля в железных ножнах. Над гобеленом в овальной позолоченной раме присягал народу на краковском рынке Костюшко [4] С провозглашения Тадеушем Костюшко «Акта восстания граждан» в Кракове и его присяги на верность народу Польши началось восстание Костюшко (1794 г.), одно из известнейших событий польского освободительного движения. , под гобеленом стоял столик красного дерева, а на нем — большая японская ваза с целым пучком прозрачных целлофановых цветов, под столиком же был расстелен ловицкий полосатый ковер, на котором стояли два роскошных клубных кресла. В правом углу кабинета, ближе к бюро, на персидском ковре высился американский столик с пишущей машинкой, а рядом — вольтеровское кресло, в котором гендиректор сидел, когда что-то диктовал, чуть дальше — американский шкаф с ролетой. В левом углу было нечто вроде будуара: современный мебельный гарнитур, широкая софа, напольная лампа, накрытая батиком, и круглый ореховый стол, на стеклянной столешнице которого были разложены книги. Этот уголок выглядел бы почти мило, если бы не два бюста, стоявшие за софой на высоких палисандровых колоннах: гипсовый Сократ и бронзовый Наполеон. С потолка на толстой цепи свисала готическая люстра со свечами, тевтонская, кованная из красной меди. На стенах, на цветных коврах или прямо на золотистых обоях было развешено множество планов, фотографий и набросков зданий — церквей, фабрик и домов, построенных благодаря финансированию строительного фонда.