Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

– Так ведь человек человеку может быть всем на свете, а глядишь, на другой день… уже никем.

– Она тебя дядей называла.

– Называть можно по-разному. Название – это всего лишь пустой звук.

Надзиратель даже засопел от злости.

– Уж больно ты расфилософствовался… Тьфу!

Разве мог он понять, что творится в душе этого человека? Разве мог он хотя бы предположить, что заключенный Антоний Косиба переживает самые тяжелые минуты своей и без того убогой жизни?.. И он, и товарищи по камере заметили только, что знахаря как будто подменили, точно неведомая тяжесть придавила и согнула его. Он совсем перестал разговаривать, всю ночь ворочался на своем матрасе, а утром не вызвался на работу и остался в камере один.

И он совсем не лгал, когда сказал Чинскому, что свобода ему не нужна. Ему теперь вообще ничего не было нужно.

После многих лет одиночества среди посторонних ему людей он лишь для того нашел чье-то теплое дружественное сердце, чтобы тут же его утратить. Когда он узнал Марысю, когда почувствовал, что пробудил в ней ответную привязанность, когда понял, что эта девушка для него дороже всего на свете, он уже начал было верить, что в конце концов обрел цель жизни.

Нет, он никогда не строил никаких планов на будущее. Подозрения Зони о его якобы предполагаемой женитьбе казались ему даже нелепыми. Он попросту хотел, чтобы Марыся была рядом. Разумеется, если б она захотела стать его женой, если б только таким образом он мог обеспечить ей спокойное существование и какой-никакой достаток, а также заботу и защиту от злых языков, он бы с ней обвенчался. Но все-таки предпочел бы, чтобы она просто осталась с ним. И пусть бы она даже вышла замуж за кого-нибудь вроде Василька…

Они жили бы вместе, никогда не расставались бы, и он каждый день видел бы ее ясные голубые глаза, слышал ее звонкий голосок, грел свое старое сердце ее весенней улыбкой. Тогда его жизнь приобрела бы определенный смысл и он понимал бы, зачем работает, для чего зарабатывает деньги…

И вдруг все его надежды разбились вдребезги. Антоний Косиба отнюдь не видел счастья Марыси в том, что она станет знатной дамой, что у нее будет богатый муж. Неведомо почему, но он не любил богатство, не доверял ему. Не доверял он и молодому Чинскому. В том, что этот молодой господинчик влюбился в Марысю, не было ничего странного. И правда, разве кто-нибудь, узнав Марысю, мог равнодушно пройти мимо нее? Ведь и в Радолишках молодые люди ухаживали за ней. А то, что Чинский решился на женитьбу… Ну, просто прихоть избалованного барчука. Он не мог овладеть ею другим путем, но разве он сможет, разве захочет сделать ее счастливой?.. Сумеет ли он понять, какое великое сокровище досталось ему, разве оценит он это сокровище по достоинству, не погубит ли его?..

Пока Марыся жила на мельнице, Антоний Косиба ни словечком не обволвился о Чинском. Он сознательно молчал, хотя и видел, что девушка печалится. Не ускользнуло от его внимания и то, что она нетерпеливо дожидается письма. И когда тянулись одна за другой долгие недели, а письма все не было, в глубине души он радовался.

«Потерпит голубушка, – думал он, – да и забудет. Так-то лучше для нее».

Но Чинскому он и теперь не мог простить его молчания. И сурово осуждал молодого человека. Он представлял себе дело так, как оно ему виделось: скорее всего, когда Лешек выздоровел и вернулся домой, он случайно снова встретил Марысю, которую до этого даже не вспоминал, и давний каприз ожил в его душе. А как долго может длиться каприз у такого вертопраха?..

Впрочем, не только такие опасения мучили Антония Косибу. Его терзало и осознание собственного несчастья. Как же он теперь будет дальше жить и ради чего?.. Марыся, став дамой, не будет уже нуждаться ни в его заботе, ни в помощи, у нее начнется совсем другая жизнь, которая в сто раз дальше от предыдущей, чем людвиковский дворец от мельницы старого Прокопа.

«Я даже видеться с ней не буду», – с грустью думал Антоний.

Чем дольше размышлял он, тем горше становились его мысли, тем меньше хотелось ему жить, пытаться изменить приговор, возвращаться домой в ту самую пристроечку, где так прекрасно, так светло и благодетельно начинала уже складываться будущая совместная жизнь, где каждый предмет обихода, каждая вещь напоминала бы ему Марысю с тех самых пор, как он буквально вырвал ее у смерти…

– Моей она была, только моей, а теперь вот у меня ее отобрали…

Целыми днями просиживал он, молча съежившись в углу камеры. И даже не интересовался передачами с продуктами и табаком, которые теперь часто ему присылали. Без возражений отдавал все сокамерникам.