Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Через десять минут огромный черный лимузин выехал со двора. Погрузившись в свои мысли, супруги Чинские не произнесли ни слова, они даже забыли сказать шоферу, куда ехать.

Но он и сам хорошо это знал. В Людвикове все уже знали, куда отправились хозяева и зачем. Да и как могло быть иначе? Есть законы, которые управляют всеми сердцами одинаково, их все чувствуют, они всем понятны.

Длинный тяжелый автомобиль свернул с ровного тракта на боковую дорогу. Многочисленные сани и возы с зерном выдавили в ней глубокие колеи и выбоины, ехать приходилось медленно, осторожно. Снопы яркого голубоватого света от фар скользили вверх и вниз, неожиданно вырывая из темной пустоты силуэты деревьев: ольхи, покрытой шапкой смерзшегося снега, черные заросли вербы, увенчанной тоненькими веточками. Наконец показались покатые крыши построек в хозяйстве Прокопа, с них стеклянной бахромой свисали сосульки.

Снегопад прекратился, и шофер уже издалека заметил стоявшие перед мельницей людвиковские санки.

– Наши лошади стоят перед мельницей, – сказал он, не оборачиваясь.

«Слава богу, они еще тут», – подумал господин Чинский.

На свет фар из дома вышел кучер, который, накрыв лошадей попонами, сам грелся в кухне у печки. Показался и сам старый Мукомол, который считал своим долгом лично встретить господ из Людвикова.

– Сын ваш, господа, – сообщил Прокоп, – тут, в пристройке, у панны Марыси. Позвольте мне проводить вас.

– Спасибо тебе, Прокоп! – отозвался Чинский и, взяв жену под руку, шепнул ей: – Помни, Эля, если мы хотим завоевать чье-то сердце, надо и свое отдать.

– Знаю, мой добрый друг. – В ответ она стиснула его плечо. – И не бойся.

Госпожа Чинская уже переломила себя, в глубине души смирившись с тем, что еще так недавно считала чуть ли не бесчестьем. И вот уже второй раз в жизни судьба вынуждала ее переступить этот порог. Какой-то рок снова провернул колесо, и оно опять замерло в этот грозный миг, в минуту тревоги и сомнений перед домиком с маленькими квадратными окошками.

На стук в дверь Лешек ответил громким, уверенным, может, даже вызывающим голосом:

– Прошу, входите!

Уже несколько минут назад яркий свет фар предупредил его о приезде родителей. Он знал, что это они. Только не знал, с чем они приехали. Поэтому вскочил и встал перед Марысей, как будто хотел заслонить ее от надвигающейся опасности. Лицо молодого человека побледнело и напряглось. Он сжал челюсти, поскольку с губ его уже готовы были сорваться острые, резкие, безжалостные слова. И ждал.

Дверь открылась. Родители вошли. Буквально на секунду застыли на пороге, но он уже все понял. На лице отца была добрая, тихая улыбка, глаза матери покраснели от слез, а губы дрожали.

– Сыночек! – почти беззвучно прошептала она.

Он кинулся к ней и порывисто стал целовать ее руки.

– Мама! Мама!..

В этих двух приглушенных волнением восклицаниях заключено было все: и боль, и угрызения совести, и надежда, и обида, и просьба о прощении, и само прощение. Их долгие страдания, внутренняя борьба, взаимные обвинения и мучительные тревоги, ужасные решения и самые нежные чувства – все поместилось в этих двух словах: «сынок», «мама»; ведь этими словами написаны самые незыблемые трактаты, самые прочные договоры, самые святейшие конкордаты.

Они обнялись, уже ничего больше не говоря, ни о чем не думая, ничего более не желая, кроме одного: пусть то, что вдруг возродилось и вспыхнуло в них столь ослепительной правдой, уже никогда больше, ни на мгновение не омрачится.

Госпожа Чинская первой пришла в себя и тепло произнесла:

– Лешек, позволь же мне познакомиться с твоей будущей женой.

– Мамочка! Ты только взгляни на эту девушку, которую я люблю больше всех на свете… Но она заслуживает гораздо большей любви!

Марыся стояла, опустив голову, смущенная и оробевшая.

– Мы с отцом, – отвечала госпожа Элеонора, – присоединим свою любовь к твоей, сынок, и тогда, возможно, как-то сумеем уравновесить эту несправедливость.

Она подошла к Марысе, обняла ее и ласково поцеловала.

– Ты так прелестна, дитя мое, и я верю, что твоя юная душенька столь же прекрасна, как твое личико. Я надеюсь, что мы подружимся и ты не будешь считать меня своей соперницей, хотя мы обе любим одного и того же мужчину.

Она улыбнулась и погладила порозовевшие щечки девушки.

– Посмотри-ка на меня, я хочу заглянуть в твои глаза, чтобы понять, сильно ли ты его любишь.

– Ох, очень сильно, госпожа! – тихо отвечала Марыся.