Алексей Притуляк - Санаторий

Иона отсутствующим взглядом наблюдал за происходящим. Медленно, но уверенно наступала обычная после инъекции метемпсихозола реакция. Медленно, но быстрей, чем он предполагал – наверное, вкатили полуторную дозу. Медленно, но очень невовремя.

Это всегда походило на барахтанья утопающего: то всплытие на недолгие мгновения, жадный глоток воздуха и – погружение в холодный сумрак без доступа кислорода, без звуков, запахов и света – только невыносимая тяжесть давит на плечи, вынуждая прилечь, забыться. Приход Ездры вызвал недолгое оживление – глоток воздуха, а теперь введённый препарат набирал силу: до Ионы едва доносились голоса Ездры и Чипа, словно через толщу воды; было трудно дышать, навалилась бесконечная усталость, когда не хочется делать ничего, даже если тебя станут убивать вот прямо тут и прямо сейчас.

Ездра мельком взглянул на него, перевёл вопросительный взгляд на Чиполлино.

– Ну да, – ответил тот на взгляд. – Как обычно.

Ездра подошёл к кровати, склонился над Чипом. Жало шприца уверенно впилось в кожу, быстро нащупало вену. Красные кровяные нитки потянулись в прозрачный цилиндр, окрашивая бесцветную жидкость. Плунжер медленно сдвинулся с места. Чиполлино улыбнулся, глубоко вздохнул.

– Ездра, – позвал Иона, который, кажется, снова вынырнул на мгновение из омута, в котором тонул. – Значит, вы всё-таки поверили ей?

– Кому, старина? – спросил Ездра, не отвлекаясь от инъекции.

– Ну, этой, психологине. Розе Шарона. Решили проснуться?

– Ну всё, – произнёс Ездра, извлекая иглу и не глядя на Иону, будто не слышал его вопроса. Чип согнул руку в локте, устало закрыл глаза.

– Ездра, – снова позвал Иона всё более слабеющим голосом.

– Что, старина?

– Ездра, скажи… Скажи, Ездра…

Он напрочь забыл, что хотел спросить. В голове крутилось бесконечное «За этой дверцей я прячу душу – в одну восьмую всемирной суши, в одну двадцатую океана – неизлечимую мою рану…», и снова, и снова да ладом.

– Скажи, Ездра…

– Ложись, старина, ложись, – Ездра потрепал его по плечу, потом заботливо заставил улечься, забросил на кровать его непослушные ноги, накрыл одеялом, погладил по голове. – Тебе нужно прилечь, старик. Сейчас тебя станет плющить.

– Да… – промямлил Иона. – Скажи, Ездра… Кундри… Сам…

– Ну, всё, – Ездра повернулся к Чипу. – Мне пора.

– Ты обратно, в санаторий? – спросил Иона.

– … Э-э… Да.

– Как там?

Ездра пожал плечами.

– Всё по-прежнему, старик. Всё по-прежнему. Спи.

Словно подчиняясь приказу Ездры, тут же явился сон, набросил на голову Ионы ватное одеяло. Через это одеяло до него глухо и потусторонне донеслось:

– А ему? – это голос Чипа, кажется.

– Нет. – Ездра. Наверняка Ездра.

– Нет?

– Нет.

– Он что?..

– Да.

– Неужели фантик?

– Да. Ну, всё, до встречи на том свете, Чип.

Иона хотел что-то произнести, но пока губы его согласились разлепиться, а горло протолкнуть воздух, он уже забыл, что предполагал сказать. А ватное одеяло на голове как будто стало плотнее, мешало дышать, мыслить, хотеть…

За Ездрой хлопнула дверь, и это было последнее, что пробилось в сознание Ионы, прежде чем он провалился в глухую пустоту.

Музыки он уже не слышал.

А над корпусами плыли волны аккордов – накатывали, бились о берега тишины, отползали, и снова шли валом. Как окончание всех в мире снов, звучала пятая прелюдия Рахманинова.

– Ездра отошёл, – сказал Антипод. – Отправился вослед за Чипом.

– Ну, отошёл и отошёл, – пробубнил Тощий с деланным суровым равнодушием. – Видать же было, что у него без шансов.

– Камнями надо будет привалить, – Молчун указал глазами на серую простыню неба, на которой, словно брызги чёрной туши, рисовалась воронья стая.

– Сделаем, – кивнул Антипод. – Аккурат мавзолей выйдет.

Сделали. Мавзолей не мавзолей, но курган вышел добротный, вместительный, так что уложили в него всех, от Терминатора до Чипа.

Постояли молча, приняли по полсотне граммов, покурили.

Потом отошли к последнему раненому, доживающему свои недолгие, видать, остатние часы-минуты. Однако, впрочем, не их это дело – те самые часы и минуты считать. Временем Бог распорядится – это в его руках несуществующее будущее, минувшее настоящее и давно минувшее прошлое, а их дело – сам погибай, но товарища из беды выручай.

– Жив покуда, – пробубнил Тощий, присевший рядом с носилками, чтобы пощупать у лежащего на них пульс, приподнять веки над закатившимися зрачками. – Силён, – сказал он одобрительно. – А с виду не скажешь.