Алексей Притуляк - Санаторий

Наступила минутная тишина, которую Иона слушал, пытаясь разглядеть в сумраке силуэты и лица. Но увидеть их не удалось.

– Я ведь тоже могу умереть, – тихо произнесла наконец Таилиэта. – Точно так же, как и вы, если вы не фантом, конечно, но вы не фантом, я знаю. Так же как и вы, я ему снюсь сейчас, а моё тело лежит в клинике.

– В клинике? Какой клинике? – отозвался встревоженный голос Ездры.

– Что?

– Ты сказала, дескать, тело твоё лежит в клинике.

– Да?.. Не знаю. Это… Не знаю, почему я это сказала. Поймите, Ездра… это сон, а во сне… во сне не всегда говоришь то, что думаешь…

– И не всегда, это, думаешь, что́ говоришь, ага?

– Да.

Потом, после минутного молчания, Ездра что-то долго бормотал, но Иона уже не мог расслышать слов, бормотание Ездры походило на скороговорку монаха, быстро читающего молитву, на шум ветра, на шорох прибоя или гул дальнего-дальнего камнепада. Слушать его, не понимая, стало вдруг так невыносимо, что Иона закрыл ладонями уши и долго стоял уперевшись лбом в холодную пыльную стену.

Когда он отошёл от неё, всё уже, кажется, закончилось. Над цехом повисла тишина, наполенная скрипами, шорохами, неясным сопением и приглушённым лязгом, будто работал неподалёку некий механизм. Далеко в промзоне выла собака, и протяжный этот унылый вой вытягивал душу предчувствием или даже обещанием чего-то очень плохого. Потом на несколько секунд вырвался в небо и слился с собачим воем протяжный заводской гудок. В соседнем помещении перекликались Ездра и Чиполлино. Ни Таилиэту, ни Кундри слышно не было. И не видно было ни зги в этом сумраке, в этой почти космической тьме.

Ощупью он долго пробирался вдоль стены, не убирая от неё руки, осторожно переставляя ноги, до рези в глазах бессмысленно вглядываясь во мрак, пока за очередным поворотом вдруг не ударил в глаза взрывом сверхновой тусклый свет запылённой лампочки, болтающейся под потолком тесного помещения, похожего на закуток-слесарку.

Вынырнула из темноты откуда-то сбоку Кундри, остановилась в шаге, тяжело дыша и вглядываясь в лицо Ионы так, словно хотела или наоборот боялась увидеть в нём ответ на все вопросы мира, на которые если не сейчас, то никогда уже не будет отвечено.

– Что? – невольно произнёс Иона, тускнея под её занозящим взглядом.

– Где все? – вопросила она, пробегая глазами по фигуре Ионы сверху вниз и обратно, будто сомневалась, что это действительно он и сличала теперь с образом в памяти.

– Не знаю. Собака выла, слышала?

– Какая собака?

– Не знаю, какая. И гудок заводской. Тоже не слышала?

– Нет.

– Странно…

Кундри вдруг сделала шаг ближе, толкнула в грудь, прижала спиной к шершавой бетонной стене, приблизила своё лицо к Иониному. Он почувствовал запах давно не чищенных зубов, стянутого жаждой рта.

– Чего? – произнёс он. – Ты чего, Кундри?

Она дышала часто, дыхание было неровным, подрагивающим, суетливым.

– Только не ори, – сказала она. – Этим не нужно слышать.

– Не орать? – улыбнулся Иона. – Бить будешь, что ли? Или насиловать?

Она ещё плотней прижалась к нему, прошептала в самое лицо:

– Ты тоже думаешь, что я… ненастоящая?

– Нет, я так не думаю, – опешил Иона. – Ты настоящая, Кундри.

– Правда?

– Да. А кто думает, что ты не настоящая?

– Поцелуй меня…

– Ну вот, а говорила, что не будешь насиловать…

– Поцелуй меня, Иона.

– Сначала покажи правое бедро.

– Бедро? – её брови дёрнулись вверх. – Правое? А почему – именно правое? Тебя только от правых ляжек штырит? Вообще-то, у меня есть места и получше.

– Я знаю. Покажи, – настаивал Иона.

Кундри не шевелилась, замерев, глядя Ионе в глаза. Во взгляде её читался… страх, да. Кундри боялась! Но – чего?

– Покажи, – повторил Иона, впитывая её страх, наполняясь им и чувствуя внезапно, что этот страх делает его самого решительней и неуязвимей.

– Ну? – нажал он.

– Нет. Я боюсь, – сказала Кундри, и губы её задрожали, а зрачки заметались в тесноте глазниц, пытаясь утаить назревавшие слёзы. – Нет. Вдруг… вдруг там ничего нет?

– Где?

– На ноге. У меня на ноге. Вдруг там ничего нет? Я… я тогда с ума сойду. Я убью себя.

«Это что? – думал Иона, вглядываясь в страдальческое выражение лица снайперши. – Что это? Истерика? Игра? Да нет, слишком тонко для этой… Кассиопеи. Нет, амазонки. Слишком тонко.

– Хочешь, я скажу тебе всю правду? – прошептала Кундри.

– Прямо всю? – улыбнулся Иона. Но улыбка вышла откровенно натужной, потому что ему тоже вдруг стало страшно. Слово «правда» иногда может испугать похлеще пистолета. – Может, не всю для начала? Всю сразу я не переживу.