Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— Марк! Не строй из себя молодого! Это смешно. Ты через пару лет выйдешь на пенсию…

— Ну, зачем он это сказал? — позднее жаловался Тарловский. — Зачем напоминает мне про возраст, ведь я и сам прекрасно знаю, что ненормально прожил. И говорит с какой-то радостью, хихикает.

— Брось! — успокаиваю я его. — Он тебя любит и переживает за тебя. Ну, немного относится к тебе снисходительно, иногда не принимает тебя всерьез.

— Ты думаешь, он о тебе говорит только хорошее?!

— Догадываюсь.

— То-то и оно.

— Но я к этому отношусь спокойно, а ты заводишься. Ты чересчур впечатлительный, как кисейная барышня.

В другой раз Тарловский мне пожаловался:

— Представляешь, Яхнин мне говорит: «Не знаешь Пьецуха! Эх ты, деревня!» Ну, не дурак? А сам, между прочим, не знает французского прозаика Виана… А вчера были у Постниковой, и представляешь, я что-то сказал, а Яхнин сразу захихикал: «Хорошо, что бог не дал мне таланта говорить пошлости».

— А что ты ляпнул? — поинтересовался я.

— Ну, как тебе сказать… Да ничего особенного… Ну, что-то неудачное, но зачем это раздувать, при всех делать из меня посмешище?!

— Ничего страшного, чепуха, — сказал я. — Если ты себе позволяешь корректировать других, почему это не может Яхнин?

— Не о том речь! Ну, что ты в самом деле! — повысил голос Тарловский. — Ему доставляет радость говорить мне всякие гадости.

Как-то Шульжик в нашей компании сказал Тарловскому:

— Марк, ты в «Северных сказках» допустил ляп — кисет повесил на проволоку. В фольклоре проволока! Современный материал, ха!

В тот же вечер Тарловский мне позвонил:

— …Ну, надо же! Эти сказки я переводил двадцать лет назад, и он все помнит! И с какой радостью заметил мой промах!..

В другой раз в компании Шульжик, как всегда, работал на публику и (не с бухты-барахты, а к месту), обращаясь к девицам, без всякой задней мысли, пошутил:

— Хотите жить в крайней нужде, выходите замуж за Тарловского.

— Ну, зачем он меня унизил? — опять жаловался Тарловский. — Чтобы подчеркнуть, что у него полно денег, а у меня их нет?

— Перестань пороть ерунду! — раздраженно бросил я. — Совершенно безобидная шутка. Что ты заводишься?! Тоже мне, одуванчик! Мне он и не такое говорил. Он же беззлобно…

— Да ладно, не морочь мне голову! — тянул Тарловский. — Вот ты не понимаешь. Ему доставляет удовольствие уколоть. Все-таки в нем есть какая-то пустоватость. Он беспринципный циник. Демонстрирует небрежность к друзьям. Друг для него — объект для шуток.

Недавно Тарловский сидел за столом с Кушаком и его спонсором Матвейко. Как всегда, Тарловский с сонной физиономией слушал «коммерческий» разговор друга и спонсора. Внезапно Матвейко предложил «поговорить» в ресторане и обратился к Тарловскому:

— Марк пойдете?

— А Марика-то зачем? — удивился Кушак.

— Ну, не гад? — потом поделился со мной Тарловский.

Сложные отношения у Тарловского и с критиком Штокманом. Будучи полунемцем, да еще выходцем из баронов, Штокман немногословен, держится важно, с достоинством, на его лице печать глубокой умственной работы, размышлений о смысле жизни — всем своим видом он дает понять, что в его жилах не зря течет голубая кровь (он и внешне скульптурен — помесь Геббельса с Д. Лондоном). Подходя к столу друзей в ЦДЛ, Штокман неторопливо снимает пиджак, вешает его на спинку стула, присаживается, закуривает трубку и некоторое время холодно осматривает будущих собеседников, но по мере потребления алкоголя, его взгляд теплеет, он становится все более разговорчивым и под конец застолья превращается в неумолчного тамаду. Несмотря на аристократическое происхождение, он пьет все подряд (но особенно любит «кровавую Мэри», а еще больше «перцовку») и отлично владеет отборным русским сленгом.

Я уже говорил, в шестьдесят лет Штокман начал писать рассказы и сейчас их катает один за другим (последний «Трава моего детства» напечатала «Литературка», после чего его пригласили на «народное радио», где восторженные читатели засыпали автора звонками. Кстати, название рассказа — переиначенное название моего старого рассказа «Трава у нашего дома»; говорят, и какая-то рок-группа поет «Трава у дома», но на меня не ссылается. Прочитав другой мой рассказ «Мой великий друг», Штокман тут же написал «Мой бедный друг». «Я не ворую», — говорит. Правильно — переиначивает. И не только названия, но и кое-какие мои находки и словечки коварно похищает. И не только мои — у Ю. Казакова «позаимствовал» находку из рассказа «Арктур гончий пес»). Сейчас Штокмана во всю печатают «Наш современник», «Дружба народов», «Наша улица», газета «Московский литератор»; его выдвинули на «Букера» (но не дали, черти). Я рад за успех своего друга (тем более что он считает — именно я подтолкнул его к прозе и даже «настроил» на темы «Зубовского бульвара» и «Лесного озера»), но от этого успеха у моего дражайшего друга (и во многом единомышленника) закружился черепок; я даже ему сказал: