Леонид Сергеев - Солнечная сторона улицы

Непреходящая, яркая «детскость» есть главная составляющая дарования Леонида Сергеева. Можно назвать и другие: зоркое, обостренное (чисто художническое) видение деталей, раскованная, дневниковая манера письма, идущая не от позы, а изнутри. Но все это после главного: он «свой» среди своих героев, свой и для читателей его книг.

Художественная проза Леонида Сергеева выгодно отличается от апологичных абзацев, из которых порой конструируются книги для детей. Небольшие по объему его рассказы совмещают многое — горячее солнце, и теплую речку, и пыльные улочки, и аромат небольшого поселка, и, главное, радостный напряженный пульс человеческой жизни… Несколькими штрихами Л. Сергеев набрасывает точные запоминающиеся образы. Как это и в жизни бывает, доброго человека, героя рассказов, окружают такие же, добрые люди, взрослые и дети.

Критик В. Приходько в статье «Очарование простоты» (журнал «Детская литература») пишет о необыкновенной простоте, лиризме и юморе рассказов Леонида Сергеева. Полностью с ним согласен. Разумеется, в литературе за простотой и легкостью стоит большой мастер. Но хотелось бы еще отметить у Л. Сергеева то, что крайне редко встречается в прозе, — искренность и самоиронию. Открытая душевность говорит о светлом взгляде на жизнь и доброте, а насмешливость над собой свойственна лишь сильным личностям.

Книги нашего детства… Однажды прочитанные они сопровождают нас всю дальнейшую жизнь. К таким книгам я смело отнес бы и замечательные повести писателя Леонида Сергеева. Автор через мельчайшие детали быта прослеживает становление характера своих героев — их отношение к друзьям и родственникам, зарождающееся чувство любви. Ту самую пору взросления подростковой души, когда по меткому выражению Г. Маркеса «…в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты — весь мир».

Прошло уже много лет, как я впервые на одном дыхании прочитал повести Леонида Сергеева, но до сих пор, когда мне становится грустно, в моей памяти оживают далекие звонки «Утренних трамваев», превращаясь в музыку, в гимн «утра человеческой жизни» — зовущими открывать, любить, надеяться на лучшее.

Мой дядя слыл весельчаком. То и дело рассказывал смешные истории и всем дарил необыкновенные подарки, причем эти подарки делал сам — он был мастер на все руки. Однажды из двух баллонов от пятитонки дядя склеил надувного бегемота. Он получился совсем как живой — огромный, с разинутой улыбающейся пастью и хитроватыми глазами. Он был очень большой, но при желании его можно было надуть еще больше — стоило только открутить пробку на задней ноге.

Когда дядя принес к нам бегемота и поставил на пол, толстяк закачался, закивал головой, шевельнул ушами и, как мне показалось, даже чуть-чуть шагнул. Бегемот был добряком — это я понял сразу. Его огромный рот все время растягивался в улыбку, а в глазах так и бегали какие-то смешинки. У меня было несколько любимых игрушек: грузовик, слон со скрученным хоботом, цветные лягушки из тряпок, но когда появился бегемот, мне стало не до них. Я ни на минуту не расставался с Гошкой (так я назвал бегемота). Я целовал Гошку в морду, сажал с собой за стол и кормил супом, ходил с ним во двор гулять; по вечерам читал Гошке книжки, а потом ложился с ним спать, выпустив из него немного воздуха: сильно надутый, он не умещался на моей кровати.

Гошка был весельчак. Весь в дядю. С утра до вечера выкидывал разные штучки. Оставишь его где-нибудь на сквозняке, смотришь — он уже убежал в угол комнаты, прикорнул у шкафа и дрыхнет. А то вдруг ни с того ни с сего перевернется и, задрав ноги, начнет кататься на спине. Или прямо на глазах похудеет — явно просит еды. Кстати, он ужасно любил поесть. Его так и тянуло на кухню. Все думали, Гошка ел понарошку, но я-то знал, что он ел на самом деле. Да еще как! Уплетал за обе щеки. Каждый раз, оставив ему на ночь еду в миске, утром я замечал, что половину он слопал. Бабушка говорила, что к миске подходил кот, а Гошка знай себе ухмыляется и незаметно подмигивает мне. Как-то наш кот не ночевал дома, но утром миска оказалась пуста. Я сразу крикнул бабушке: