Хербьёрг Вассму - Стакан молока, пожалуйста

— Еще далеко? — спросила она через некоторое время.

— Несколько километров. — Ответ выскочил из Макара, как черт из табакерки. Но, слава богу, он хоть что–то сказал. Воспоминание о его смехе постепенно стерлось. Голос его звучал лучше, чем смех.

— Людвикас, а где мой паспорт? Верни мне его, а то потом я забуду, — быстро проговорила она. Слишком быстро.

— Да не дергайся ты! Твой паспорт останется у меня, пока мы не сядем на паром. Я должен предъявить его вместе с билетом. У нас один групповой билет. Это гораздо дешевле, — сказал Макар.

Дорте не предполагала, что ее паспорт окажется у Макара. Но тут она ничего не могла поделать. Очевидно, билетами ведал он. Людвикас включил музыку на полную громкость, и она больше ни о чем не спрашивала. От жажды у нее саднило горло. Словно кто–то надраивал его ежиком для мытья керосиновой лампы.

— Мне хочется пить! — не выдержала она наконец.

— Нам тоже! — буркнул Людвикас почти дружелюбно. — Но мы уже скоро приедем.

Когда темнота покрыла землю и небо наверху казалось фиолетовым окном, до которого невозможно дотянуться, справа от дороги появилась изгородь. За изгородью по–прежнему шел лес, но более редкий и светлый — там были только лиственные деревья. Последнюю часть пути Дорте боролась с тошнотой, потому что ее спутники впереди без конца курили. Открытые окна не спасали. Дым все равно летел к ней на заднее сиденье. Один раз она вежливо попросила их курить поменьше, но Макар раздраженно велел ей замолчать. Она старалась не думать о том, как он ей не нравится. Однако это не помогло.

Наконец Людвикас свернул на покрытый ракушечником двор, окруженный тремя домами. Когда Дорте вышла из машины, темнота окутала ее влажным покровом. После жары и спертого воздуха в машине ей показалось, что на улице даже холодно. Удушливо пахло хвоей и землей. Запах был такой сильный, что Дорте захотелось плакать. Наконец–то она сможет напиться!

Неожиданно тишину нарушил злобный собачий лай. Из–за угла дома выбежала черная собака. Дорте в жизни не видела собак с такой большой головой.

И огромной пастью. Забыв гордость, Дорте мгновенно снова оказалась в автомобиле. Не успела она захлопнуть за собой дверь, как чудовище с разинутой пастью уткнулось носом в окно. Из пасти у собаки текла слюна. Судя по лаю, чудовище давно не ело и сильно проголодалось. К счастью, оно забыло о Дорте и бросилось к окну переднего сиденья. Очевидно, решило сожрать Людвикаса первым. Мощные когти скребли лак машины, красная пасть то и дело открывалась, скаля острые зубы. Из пасти летела вспененная слюна.

Дверь одного из домов резко распахнулась, на крыльцо вышел какой–то человек и позвал собаку к себе. Собака ответила только на третий зов и, виляя хвостом, побежала к нему. Зевая, она позволила надеть на себя ошейник с поводком.

— Фу, черт, ну и зверюга! — воскликнул Людвикас, все еще немного дрожа.

— Посторонним тут делать нечего, — заметил Макар и снова засмеялся своим противным смехом.

Мужчины вылезли из машины, но Дорте продолжила сидеть на своем месте.

— Давай выходи! — велел ей Макар, доставая из багажника их вещи.

— Я боюсь! Она может опять прибежать.

Людвикас и Макар поднялись на крыльцо и заговорили со стоявшим там человеком. Показав на Дорте они засмеялись. И опять ее охватило чувство, что ее просто не принимают в расчет. Она вдруг подумала, что не привыкла к мужскому смеху.

Человек на крыльце не смеялся. Он увел собаку куда–то за дом. Дорте подождала еще немного, но когда Людвикас нетерпеливо махнул ей, она заставила себя выйти из машины и быстро взбежала на крыльцо. Ее

снова окутал прохладный воздух. Одежда, давно прилипшая к телу, наконец отлипла. После духоты автомобильного плена и липкого сиденья ее кожа наслаждалась прохладой.

Они вошли в большой темный холл с развешанными по стенам охотничьими трофеями и оружием. Камин занимал всю стену холла. Посреди широкая лестница вела на второй этаж. Пахло так, как обычно пахнет в нежилых помещениях. Коричневые абажуры на кованых бра, темная мебель вдоль стен. Окон в холле не было, только двустворчатая стеклянная дверь.

Их провели на кухню с длинным столом посередине. Две молодые женщины, немногим старше самой Дорте, и мужчина с сонным дряблым лицом ели за этим столом. Пахло пиццей, пивом и едко — остывшей золой. И еще чем–то, напоминающим ароматизированные сигареты. На кухне было как в церкви, где люди не знают друг друга и не проявляют друг к другу никакого интереса, а просто сидят и ждут конца службы. в стене, у которой стоял кухонный стол, словно черные зеркала, темнели два высоких окна.