Джонатан Бейн - Фанатка

— Эй, ты!

Он оглянулся на оклик. Джулианна стояла в дверном проеме, ведущем в кухню. Она вытирала руки кухонным полотенцем, и на запястье у нее позванивал браслет — как всегда было и как неизменно должно быть.

— Предполагается, что ты счастлив, доволен и рад, — сказала жена. — Все закончилось.

Если бы это было так! Питер поднялся с дивана и прошел за ней в кухню, Джулианна сняла с вешалки пальто.

— Куда ты? — удивился он.

— На обед у нас кое-что вкусненькое, а к этому делу нужно хорошее вино. Две бутылки. Мы будем кое-что праздновать.

— Давай я схожу, — предложил Питер, не желая, чтобы она выходила из дома. Не сегодня.

— Ты уверен?

— Уверен, — он нежно поцеловал ее на прощание.

Сочок не испытывала к Раулю ненависти.

Те, кто приходил к ним в квартиру, могли думать что хотели, однако ненависти в ее душе не было.

В сущности, она по-своему Рауля любила. Он обращался с ней хорошо, смешил. Покупал красивую одежду. Водил в рестораны. Как-то раз он даже возил ее в Пуэрто-Рико. Он называл это рабочим отпуском, но Сочку все равно там понравилось. Обслуживать клиентов в Пуэрто-Рико было куда приятней, чем в нью-йоркских гостиницах.

Перейдя авеню Д, Сочок достала ключи, крепко зажала в кулачке. В случае чего пригодятся как оружие. Впрочем, вряд ли кто к ней пристанет. Имя Рауля в этой округе имеет достаточный вес, чтобы она чувствовала себя в безопасности даже на самых сомнительных бульварах.

Дверь закрывалась на два замка, которые нужно было запирать поворотом ключа, и еще один, который защелкивался сам. Вставив ключ в первую замочную скважину, Сочок хотела повернуть его против часовой стрелки — однако ключ не поворачивался, словно замок не был заперт. Она не придала этому значения, однако и второй замок оказался открыт.

— Рауль становится забывчив, — пробормотала Сочок с осуждением и прибавила ругательство-другое на своем родном языке.

Ладно хоть третий замок сам защелкнулся — а то бы дверь осталась вообще нараспашку.

Сочок вошла в квартиру. Улица была тиха и пустынна, и запираемые изнутри замки лязгнули непривычно громко. А в остальном все было очень спокойно: ни завывания полицейских сирен, ни плача младенца где-то на четвертом этаже, ни лая собак, ни бормотания телевизора. Машин, и тех не видно; даже туристы, которые обычно пытались найти местечко для парковки в нескольких кварталах на восток от модных ресторанов, — даже они куда-то все подевались.

Мир был тих и недвижен, как экран монитора, на котором Питер не набрал ни строчки.

Пока не раздался страшный крик Сочка.

Проходы были такие длинные, стеллажи с товаром — такие высокие. Всюду, насколько видит глаз, — темное стекло бутылок. Они разделены по странам: чисто урок географии. Белые вина, разумеется, стоят отдельно от красных. Сегрегация. Каждый цвет — в своем собственном гетто.

Питер остановился перед Австралией. Джулианна любит австралийские вина. Он великолепно это помнил. Однако не мог взять ни бутылки — так сильно дрожали руки. И похоже было, что дрожат они уже очень давно.

Он огляделся: проход между стеллажей был пуст, ни одного покупателя.

Под силу ли Дине отыскать его здесь?

Может ли быть, что она как раз сейчас за ним наблюдает?

Или она кинулась к нему домой, зная, что его жена и дочка остались в квартире одни?

Его мобильник зазвонил, когда Питер вышел из магазина с плотным бумажным мешком, в который были упакованы две бутылки.

— Алло, — сказал он.

— Питер, мне надоело играть в эти игры.

— Мне тоже, — ответил он и прервал связь. Он услышал достаточно.

Убрав телефон, Питер направился не домой, а к ближайшей станции подземки. Он намеревался ехать на поезде номер 6 до «Пятьдесят Девятой стрит» — станции, где жил Майк Левин.

Питер всю жизнь ездил обычным поездом.

А экспрессом — никогда.

Рауль сидел в луже собственной крови возле широченной кровати. Дорогой персидский ковер стал темно-красный, мокрый, и орнамент из цветов и листьев был безнадежно испорчен кровью его владельца.

Руки Рауля были заведены за его безмозглую голову и наручниками прикованы к фигурной ножке кровати. В груди была одна-единственная колотая рана. Громила умер от потери крови: удар нанесли не в сердце, а рядом, чтобы смерть не была мгновенной, но наступала бы медленно, долго.

Рауль имел возможность видеть, как умирает.