Борис ШТЕЙМАН - Ночная пуля

- Крови ждешь? - интересуюсь я.

- Не крови, а настоящего дела! - резко отвечает она.

- Энька - стерва! - снова оживляется Михалыч. - Хочет моей погибели! А у меня - дети, - доверительно говорит он мне.

- Так ведь взрослые! И без тебя не пропадут! - резонно замечает Эн.

- Ну, как тебе нравится? - довольно смеется Михалыч. От­рывается от пулемета и начинает лапать Эн.

Это зрелище видеть уже совершенно невыносимо, и я ухо­жу. По дороге к себе размышляю об утрате Жизни и способе взаимодействия с потерянным. Подлинное бытие - не сам чело­век и не окружающий его мир. Надо попытаться бесстрастно созерцать и постепенно избавиться от субъекта как объекта отношений. Страсть расширяется и переходит в любовь...

Решаю пробовать! Прошу Эллу. Она находит у Михалыча не­большой загрунтованный холст. Приносит кисти, краски. Начну с обнаженной натуры. Это проще. Нужна модель. Снова прошу Эллу. Она охотно соглашается. Ищу необходимое освещение. Все не то. Наконец удается найти то, что нужно. Делаю наброски углем. Увлекательное это дело, оказывается, - живопись! Жаль, что поздно сообразил. С шитьем курток никакого сравнения! То было только ради денег. Элла проявляет удивительное тер­пение. Чувствуется школа. Я благодарно целую ее... Еще пара сеансов и надеюсь закончить...

Целых два дня ушло на окончание работы. Опустошен и счастлив. Хочется узнать мнение профессионала. И будто услы­шав мои мысли, неожиданно заходит Михалыч вместе с Эн. Он долго рассматривает картину.

- Недурно... - цедит сквозь зубы. - Ей богу, недурно... А тебе как? - обращается к спутнице.

Та хмыкает, чуть прикусив губу. Капелька крови течет по подбородку.

- Получилось... - шепчет она.

- Модель мне кого-то напоминает... - задумывается Миха­лыч.

Хотя узнать натурщицу нельзя.

- Нет, не пойму кого... - с досадой и к моему облегче­нию заканчивает он.

Михалыч по-прежнему в военной форме и напоминает вождя. Протягивает мне портсигар.

- Бери! Золотой! На память! - говорит он. - В обмен на картину! - доканчивает и портит впечатление своей корыстью.

- Нет! - не соглашаюсь я. - Лучше вечером я его у тебя отыграю.

- А вы не хотите разыграть меня? - капризно спрашивает Эн.

- Не хочу! - отрубает Михалыч. И обняв свою подружку за талию, направляется к выходу.

Закрываю за ними дверь. В комнате четыре железных кро­вати. Почему меня поселили сюда? Аккуратно собираю разбро­санные старые газеты. Связываю их в пачки. Надо будет их сдать и приобрести какие-нибудь "макулатурные" книжки. Вхо­дят два молодых южных человека. Они - студенты, которые раньше жили в этой комнате. Хотят забрать газеты.

- Они наши! - резонно говорят ребята.

- А я их упаковал! - возражаю я.

Уж больно не хочется отдавать. Привык к мысли, что макулатура моя. Дверь открывается прямо на улицу. Они пресле­дуют меня. А может быть другие. Не знаю. Быстро пробегаю по узкому навесному мостику через широкое ущелье. Внизу гремит горная река. Высота ужасная. Преследователи достигают се­редины моста. Но вдруг один из них в страхе ложится на мост. Начинает ползти назад. Я спешу по заросшему густым зеленым кустарником склону крутой горы. Удается скрыться от пресле­дователей!

Мы уже второй раз играли втроем. Не приходит Валентин Ильич. Я несколько раз стучал в его однокомнатную квартиру на третьем этаже. Тишина. Мы теперь играем каждую ночь. Вна­чале, когда в доме еще только организовывали ночные дежурст­ва самообороны, мы собирались по понедельникам раз в неделю. Теперь, кроме нас, никто не дежурит. Мне кажется, что в на­шем подъезде осталось процентов двадцать пять жильцов, а мо­жет и того меньше. Возможно, Ильич тоже решил слинять. Но мог бы предупредить! Ведь не чужие. Странно... Я уже готов­люсь ко сну, как меня будит настойчивый стук в дверь. Вот таких вещей, признаться, я не люблю больше всего. Подкрадываюсь неслышно к двери. Смотрю в глазок. Серега! Открываю. По его роже сразу понимаю, что-то приключилось!

- Ильич лежит под балконом! Полный труп! - выпаливает Серега.

Идем туда.

- А у меня башка стала прямо раскалываться, - зачем-то начинает он оправдываться. - Решил пройтись немного... около дома. Он уже дня два лежит, не меньше!

- Правильно! Он две игры и пропустил! - отвечаю, чтоб что-то сказать. Не хочется молчать.

Ильич лежит, раскинув руки, лицом вниз. В костюме. Ка­жется, португальский. Такие продавались лет пятнадцать назад.

- Может, с балкона выкинули? - предполагает Серега. – Его стояк!