Борис ШТЕЙМАН - Ночная пуля

- Вы знаете, что она теперь живет у нас? - наступает на меня Элла.

"Называется, сделал доброе дело! Помог поднести женщи­не тяжелые сумки..." - думаю я.

- Мне, пожалуй, пора! - говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.

- Нет уж, подождите! Полюбуйтесь! - неожиданно она по­ворачивается и задирает юбку.

Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой прекрасной ягодице. Видимо, от ремня.

- Он что, садист? - спрашиваю в растерянности. Неволь­но трогаю рубцы рукой. "Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом..."

- Бедненькая! - осторожно притягиваю ее к себе...

Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна... в любви.

- А если Михалыч сейчас заявится? - спрашиваю вяло.

- Нет... Он придет поздно... с этой шлюхой! - отзыва­ется она. - Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.

- Не исключено, что скоро конец света... – предполагаю глубокомысленно.

- Не исключено, - охотно соглашается она и тихо спраши­вает: - Ты меня любишь?

- Да! - моментально подтверждаю я.

Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.

- Ты славный... - шепчет она. - Нет, правда, без смеха! Он что, всегда выигрывает?

- Ну, это некоторое преувеличение... - отвечаю, замяв­шись. - Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в сред­нем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда!

- Так я и знала! А мне говорил, что всегда... Мы, на­верно, скоро уедем...

- Все когда-нибудь скоро уедут... Не ждать же, когда прихлопнут!

- У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще подни­мет на меня руку, я его прострелю! - угрожающе говорит Элла. Глаза ее сверкают. - Показать?

Она встает. У нее все еще великолепная фигура. Чуть на­чинает полнеть. Возраст... Может быть, пистолет лишь пред­лог? Просто хочется продемонстрировать свои достоинства?

- У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, - замечаю я.

- Нравится? - кокетливо оборачивается она. - Этот него­дяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором... Но я пока не хочу!

Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка, рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящ­ная дамская безделушка. Убить - не убьешь, но покалечить можно. Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре импозантный пожилой мужчина с де­вочкой-подростком. Рядом молодые люди в рубашках с коротким рукавом.

- Лолита, - комментирую я.

- Похожа? - смеется Элла. - Нет, это я с отцом. Краси­вый, правда?

- Правда, - соглашаюсь я. - Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке! Видна порода, вид­на...

- Почему-то все принимали его за врача... Он преподавал, в университете... Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Пря­мо чудеса! Ладно, в другой раз!

Подозреваю, что его и не было никогда.

Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревож­но колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на боль­шую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у са­мого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Де­вочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать тому назад. Мужчины с ручьями, женщины с детьми, старики, старухи - все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны...

Длинный коридор. Серый свет промозглого, осеннего дня, проникающий через пыльное стекло небольшого оконца вверху стены, не в силах рассеять мглу. Справа и слева череда дверей. Ближе к лестничной площадке рядом с опрокинутым трехколесным велосипедом вяло играет рахитичный малыш. Нужная квартира справа, почти в самом конце.

- Может не стоит? - снова спрашиваю Морокова.

Нет, он уже не может дать задний ход. Прямо помешался на этом чемоданчике-дипломате, в котором, скорее всего, будут грязные носки. Дверь открывается от легкого прикосновения. Желтая лампочка, голая, на длинном пыльном шнуре освещает убо­гое жилище. Две зловещие хари заняты своим воровским делом. Перебирают, сортируют награбленное.

- Еще не пришел! - бросает один через плечо.

Кажется, ему понравилась Мороковская куртка.

- Ладно, в следующий раз! - тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.

Я завишу от него. Он - ведущий инженер, а я - просто. Один раз он уже пропал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну... это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он нахо­дится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я - усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой... И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой...