В соседней комнате вскрикнула, заплакала во сне ты. Я напрягся, расслышал, как Марина утешает тебя, что–то приговаривает. В другое время вскочил бы, бросился к спальне. Марина не любит, когда я кидаюсь тебе на помощь. Может быть, и справедливо считает, что ребёнок имеет право и ушибиться и покапризничать, просто поплакать.
Никуда не деться, твоя боль – моя. Тут инстинкт опережает разум: бросаюсь спасать.
Изредка с тревогой замечаю печаль на твоём лице. Так отрешённо, так странно глядишь, мой детёныш. Будто что–то провидишь в тех временах, когда ни меня, ни Марины не будет… В эти минуты становишься особенно похожа на мою маму Беллу. Сердце разрывается от невозможности быть всё время рядом или хотя бы издали, чтобы ты знала: всегда, в любую секунду папа ринется на помощь, защитит, утешит, отрёт слёзы, прижмёт к груди.
Правда, если не окажусь в таком положении, как теперь. Не могу даже приподняться с тахты без острой боли.
Томограмма показала – перелом отростка позвонка. Остеопороз. Недостаток кальция, вымытого преднизолоном. Нужно было слушаться Марину, доктора, пить и пить раствор ксидифона, есть и есть творог. Пополнять и пополнять запасы этого самого кальция.
Теперь по вечерам после работы самоотверженная Л. Р. появляется с капельницей, закрепляет свисающую систему на одном из гвоздей, на котором висит старинный ковёр, и вливает в меня через вену раствор миакальцика.
— Никочка, прошу тебя, уходи в кухню к маме. Иди в свою комнату, поиграй во что–нибудь, порисуй! – умолял я тебя вчера вечером, когда Л. Р., сидя бочком на тахте, протирала спиртом мою руку, готовилась проткнуть вену.
— Нет, не уйду! Буду смотреть, чтобы папе не сделали больно. Папочка Володичка, пожалуйста, не прогоняй…
Был вторник. Пришла моя группа. В таком вот жалком положении вёл я занятия, великий целитель. А раствор убывает из ампулы медленно, долго…
На прощанье доктор велела Марине срочно купить для меня противорадикулитный пояс. Чтобы я смог обрести хоть какую–то возможность передвигаться по квартире.
Мне почему–то сразу не понравилась такая идея. Может быть, потому, что появление этого причиндала стало бы символом превращения меня в окончательную развалину.
«Только анализы крови улучшились, так полетели кости! Одно губит другое, – вот о чём думал я, после того как вы с мамой снова заснули там, у себя в спальне. – Через полтора–два месяца снова курс отравы. Неужели из этого круга не вырваться? Господи, совсем пропадаю…»
Так я снова жалел себя и молился, канючил у Бога здоровья и ещё хоть немного лет, чтобы подольше побыть с тобой, чтобы успеть написать эту Большую книгу. Хотя бы первую её часть.
Когда бессонница, даже короткая апрельская ночь кажется долгой, как жизнь.
Молился и ощущал ни с чем не сравнимый страх того, что слова мои остаются пустыми словами. Что меня не слышит Тот, к Кому я обращаюсь…
(На самом деле Бог меня слышал. Тому свидетельство то, что ты держишь в руках эту книгу. Бог слышит всегда.)
Ближе к рассвету, когда оранжерейка с цветами и стена против изголовья моей тахты озарились первыми лучами солнца, встающего откуда–то из–за Марьиной рощи, из–за стадиона «Динамо», Бог, явно, чтобы приободрить меня, прислал под окно весело чик–чирикающую стайку воробышков.
…Вот так же ошалело чирикали воробьи в ту весну, когда я, наконец, кончил школу, заранее, не дожидаясь выпускного вечера, выпросил аттестат зрелости. Нёс домой свёрнутый в трубочку плотный листок бумаги, где по всем так называемым точным наукам красовались из милости поставленные экзаменаторами тройки, по гуманитарным – пятёрки. Правда, и по немецкому была не заслуженная мною тройка. (Через много десятков лет, находясь в Германии, в Веймаре, в подвале дома Лукаса Кранаха Старшего, поймал себя на том, что более или менее свободно спорю на философские темы с человеком, не знающим ни слова по–русски! Когда я это осознал, со мною был шок. И вообще то была очень странная, очень милая история. Ты ещё услышишь о ней.)
…Кажется, никогда до окончания школы не был я так счастлив – надо же, просыпаясь весенним утром, знать, что больше не нужно тащиться с учебниками и тетрадями в суетный муравейник, где все тобой помыкают. Заставляют получать знания, большинство из которых тебе заведомо не нужны.
Никогда не забыть солнечного утра одного из последних майских дней 1949 года. То, о чём ты сейчас прочтёшь – самое важное событие моей жизни. Сокровенное. В книге «Здесь и теперь» я о нём упоминаю.
Читать дальше