Владимир Файнберг - Навстречу Нике

— Заранее скажи, чтобы не освежали. Здесь одеколонят «Шипром», дерут за это больше, чем за всю брижку.

— Ладно. Гляди, прёт без очереди, – кивком показываю приятелю на тучного человека, неспешно продвигающегося через зал.

— Эй, куда? – вскакивает мой А. М. – Очередь надо занять.

Присутствующие поднимают глаза от газет и журналов.

Человек приостанавливается, оборачивается, спокойно вынимает из внутреннего кармана пиджака какое–то удостоверение, издали показывает всем, сообщает:

— Депутат Верховного совета.

— Ну и что?! – громко спрашивает А. М. – Слуга народа. Должен быть сзади всех!

В зале ожидают парикмахерских услуг в основном серьёзные, взрослые люди, с планками орденов, директора заводов, полковники и генералы, а также набриолиненные пижоны. Все они дружно смеются.

— Идём отсюда! – хватаю его за руку, вытаскиваю из парикмахерской, из гостиницы.

…Через несколько дней с трудом дозваниваюсь в газету «Правда» заведующему отделом литературы и искусства с просьбой принять меня по срочному, государственному делу. «Ну, если по срочному, государственному… Сколько вам лет? Что ж, заходите…» – приглашает он не без доброй иронии.

И вот секретарша пропускает меня в большой кабинет, где за очень большим столом чуть виден щупловатый, рано поседевший человек. Привстаёт. Протягивает руку, предлагает сесть напротив.

Выкладываю перед ним листок бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом стихотворения «Слуга народа».

То, что произошло дальше, вкратце описано в книге «Здесь и теперь». То, как, прочитав стихотворение, он вдруг отключил из розеток все телефоны, запер изнутри дверь кабинета (и сделался всеми этими действиями похож на Аркадия Райкина), как начал хвалить меня, мой талант. Особенно понравилась ему строчка «…и парикмахер запорхал над ним в полёте бреющем». После чего стал просить меня «никогда никому не показывать этого стихотворения. И не писать больше ничего подобного, ибо я обязан ответственно отнестись к своему будущему…»

Несколько ошарашенный, я зачем–то сказал, что собираюсь поступать учиться в Литературный институт, уже взял там анкету. Это сообщение привело его в такое замешательство, будто я признался в намерении совершить нечто чудовищное. Укоризненно покачивая головой, он отпер кабинет и отделался от меня. Забыв вернуть стихотворение. Уверен, что добрый человек тут же сжёг его в пепельнице. Или в туалете.

Для меня и многих моих товарищей–поэтов улица Правды, по которой я тогда вышел на Ленинградский проспект, была и навсегда осталась дорогой убитых надежд. Убитых самим существованием серой, давящей глыбы редакционно–издательского комплекса, безразлично–тупых сановных зданий постройки сталинских времён, цинизмом самого названия улицы, когда всё вокруг пропитано вонючей ложью…

Борясь с ощущением безнадёжности, в тот же вечер принялся я заполнять анкету для института. «Всё равно не примут, – думал я, – так нате вам!» Против графы национальность крупными буквами написал «еврей», против графы профессия – «поэт»…

За этим занятием застал меня вернувшийся с работы отец. Он успел углядеть, чем я занимаюсь, попытался схватить анкету, изодрать ее в клочья. С анкетой в руках я побежал от него вокруг стоящего в центре комнаты обеденного стола. Между прочим, того самого, за которым мы и сейчас собираемся на кухне.

— Несчастье! – кричал папа Лёва. – Несчастье в нашем доме! Вместо того чтобы стать инженером, как я, хочет бедствий на всю жизнь, он не заработает даже на хлеб своим детям! Тебя всё равно не примут, отдай анкету!

— Не примут, тогда зачем тебе анкета? – я продолжал бегать вокруг стола, уворачиваясь от оплеух и одновременно предчувствуя, что отец может оказаться прав…

Едва переступив порог комнаты и увидев эту безобразную карусель, бедная моя мамочка кинулась нас разнимать.

В результате отец в который раз перестал разговаривать с мамой и со мной, снова демонстративно спал на полу.

По ночам я, проветрив кухню, писал за столиком свою первую поэму.

…Ты заходишь в ванную.

— Папочка, побрился? Теперь давай поцелую большим поцелуем в щёчку. Сделаешь мне одеколоном пшик–пшик на косички?

Наступил май – месяц моего рождения. Ай да я! Ухитрился прожить ещё целый год! Вместе с Мариной и с тобой. Вряд ли запомнишь ты эту пору своей жизни… Останутся лишь фотографии, да то, что успею, смогу вложить в тебя, в твоё сердце…