Владимир Файнберг - Навстречу Нике

К моему удивлению, в зале смеялись. Аплодировали. Я озирался, смотрел на зрителей. Не нужно было обладать большим жизненным опытом, чтобы увидеть среди хохочущих лиц всё тех же бюрократов, пьяниц, блатмейстеров, которых всегда вроде бы высмеивал Райкин.

В ту пору я был уверен, что искусство может коренным образом воздействовать на жизнь, изменять её.

Дождавшись, когда соседи окончательно покинут кухню, разойдутся по комнатам спать, я распахнул окно, чтобы выветрить все накопившиеся за день запахи, и опустился с блокнотом на табурет возле нашего накрытого клеёнкой столика. Несколько раз за ночь ко мне приходила обеспокоенная мама. Я отмахивался от чая с сухариками, от предложенного яблока. Торопился развить на бумаге идею совершенно нового спектакля, опирающегося на талант Райкина, на его возможности перевоплощения.

Ты спросишь: «А при чём тут бритьё?» Потерпи немножко, скоро все объяснится. Точно так же мой друг А. М. ни за что не хотел мне сразу ответить на вопросы, где он познакомился с Аркадием Райкиным, и как он сам собирается участвовать в осуществлении моей идеи, которая привела его в восторг.

— Главное – канва! – сказал он, входя вместе со мной в вестибюль гостиницы «Москва». – А уж остальное запросто раздраконим!

Мы поднялись лифтом на тот этаж, где располагались номера «люкс». Всё больше робея, шли длинным коридором по коврам мимо тумб с антикварными золочёными вазами.

— Теперь не нужно будет делать вуалетки, – шепнул А. М. – Купим с матерью билеты, поедем в Одессу вспоминать детство.

— А Смеляков?

— Твой идейный враг съехал. То ли женился, то ли получил квартиру от Союза писателей.

…Мы постучались и вошли в большой, из нескольких комнат, номер, где стояли поразившие меня кресла в белых чехлах. На них нас сразу и усадила женщина, что называется, со следами былой красоты. Это и была Рома – жена Аркадия Райкина, который тотчас явился из соседней комнаты, с улыбкой пожал руки каждому, уселся поодаль на диван, тоже покрытый белым чехлом, и, не теряя времени, сказал:

— Выкладывайте, братцы. Я вас слушаю.

Чем дольше я рассказывал о своей затее, тем больше хмурело лицо артиста, тем сильнее освещалось радостью лицо его жены, сидевшей на диване рядом с ним.

Теперь, через столько прошедших лет, мне вовсе не хочется распространяться о своём замысле. Честно говоря, даже стыдно о нём вспоминать. Могу лишь сообщить, что на сцене должен был стоять некий волшебный прибор вроде стеклянной будки. Человек, вошедший в неё, поневоле начинал безудержно нести то, что он на самом деле думает. Боролся с собой, пытался заткнуть себе рот. Но правда рвалась наружу.

Изложив сей нехитрый принцип, я начал перечислять придуманных за ночь персонажей. Тут Райкин беспокойно забегал по комнате. Знаменитая белая прядь растрепалась. Красноречивейшим, умоляющим жестом зачем–то указывал он на углы помещения, на хрустальную люстру, на всё вокруг. Наконец, выбежал из гостиной.

Я заткнулся.

— Мальчики, дать вам кофе или так пойдёте? – спросила Рома, явно сочувствуя нам.

— Так пойдём! – в сердцах отозвался я. Мой приятель был удручён больше меня. Оказалось, накануне днём после матча в шахматном клубе какой–то гроссмейстер, которого мой А. М. обыграл, пригласил его пообедать в актёрский ресторан ВТО на улице Горького, где познакомил с Райкиным. Тот стал плакаться, сетовать на отсутствие свежего драматургического материала.

— Трус! Трус твой Райкин! Так и будет всю жизнь разоблачать управдомов!

Мы спустились в вестибюль главной гостиницы страны, и нам стало жаль так быстро покидать заповедный мир, где одетые в ливреи швейцары проносили кожаные чемоданы гостей, где звучала иностранная речь, красавицы приобретали косметику, а в табачном киоске мы смогли купить по пачке невиданных ранее сигарет «Тюлипан». (Именно так было напечатано на коробке.)

Для того, чтобы окончательно смыть горечь неудачи, мы, подсчитав наличность, решили зайти здесь же в знаменитую парикмахерскую, которую посещали не столько постояльцы гостиницы, сколько пижоны с улицы Горького.

…Сейчас я бреюсь, покряхтывая от боли в стянутой плотным резиновым поясом пояснице. И дивлюсь тому, как ярко, стремительно разворачивается прошлое…

Ничего у меня не болит. Молодой, сердитый, сижу рядом с приятелем в глубоком, тоже зачем–то покрытым белым чехлом кресле.

Очередь велика. Вернее, очередей несколько. Гурманы бритья и стрижки стремятся попасть только к определённым, «своим» мастерам. Заглядывают к ним в святая святых, записываются, потом терпеливо листают разложенные повсюду газеты и журналы, курят.