Владимир Файнберг - Навстречу Нике

— Нет.

— Первую или хотя бы вторую группу запросто дадут. Матери бы помог… Записываешься в турнир? Всего двенадцать участников. Не бойся! Запишись хоть под фамилией Тютькин. Мне же на одного дурака легче. А выигрыш, как у нас принято, располовиним, купим «чекушку», поедем в пивбар на Пушкинскую, там наверняка будет навалом поэтов, стихи почитаем!

— Нет уж. Пойду. Плечи саднит. Днём, кажется, подгорел.

…Мама тоже не раз заговаривала о том, что нужно бы мне получить инвалидность, оформить пенсию.

Ни за что не хотел я этого делать! Признавать таким образом свою ущербность, выпрашивать милостыню у государства. С другой стороны, всё стыдней становилось висеть на шее мамы. В сущности, вместе с отцом…

Над аллеями парка зажглись фонарики, где–то поблизости за деревьями звучала музыка. Долго сидел я в одиночестве на скамейке.

Услышав танго, подошёл к танцплощадке. Робко остановился у входа.

Посередине большого деревянного пространства медленно истекало страстью пять или шесть пар. Зато по всей окружности у стен плотно стояли женщины. Одни только женщины. Худые. Полные. Преимущественно немолодые. С жалкими косыночками на шеях, в белых носочках.

Был 1949 год. Всего четыре года, как кончилась война, убившая, закопавшая в землю невстреченных любимых, невстреченных мужей…

Было уже поздно. Я шёл к выходу из парка, почему–то вспоминал вычитанное то ли из «Хижины дяди Тома», то ли из «Приключений Гекльберри Финна» сцену продажи чернокожих рабынь.

…У выхода мощные рупоры разносили завершающую день песнь Утёсова: «Что сказать вам, москвичи, на прощанье?»

Ничего он не мог мне сказать.

Раньше я побаивался доверять тебя няне Лене, вечно озабоченной своими детьми, пьяницей матерью, собственной бабьей обездоленностью. Но, видя её самоотверженную заботу о тебе, вашу дружбу, несколько успокоился. Хотя всякий раз, когда вы уходите гулять, молюсь про себя, прошу Христа быть рядом с вами, защитить. А вслух напоминаю Лене, чтобы ни на секунду не спускала с тебя глаз, особенно при подходе к Ленинградскому рынку, в магазинах.

Чуть не каждый вечер по телевизору показывают преступников, попавшихся на кражах детей, омерзительных педофилов…

Сегодня утром Лена вошла, весело размахивая вынутым из почтового ящика продолговатым конвертом.

— Знаете откуда? Прочла, пока ехала в лифте. Из Бразилии! От вашего дона Донато!

Кроме письма, старательно написанного русскими буквами, в конверте оказалась фотография. Худой и весёлый дон Донато, оглянувшись, сидит то ли на осле, то ли на муле среди крутизны горной дороги, буйно заросшей по склонам зеленью. Точь–в–точь Паганель из книги «Дети капитана Гранта».

— Ника! Беги сюда! Узнаёшь, кто это?

— Донато на лошадке, – не задумываясь, ответила ты.

Я лежал на тахте после очередной капельницы с клочком ваты, прилипшим к продырявленной вене, читал трогательное послание нашего итальянского друга, находившегося где–то в бразильской глуши, в сотнях километров от Сан–Пауло.

Письмо заканчивалось просьбой поцеловать «пупетту», то есть куколку, то есть тебя, и надеждой на скорую встречу. Из чего я заключил, что дон Донато собирается вновь посетить нас в этом году.

Я так обрадовался, что, когда вы с Леной ушли на прогулку, нашёл в себе силы стянуть резиновый пояс, потихоньку забраться в ванну и принять душ. Второй день справа от пупка под поясом чувствовался какой–то дискомфорт, зудота.

Прислонясь спиной к мокрой кафельной стене, я стоял под хлещущими струями, разглядывал на пузе увеличившуюся родинку, окружённую кольцом малинового цвета.

Кое–как вымывшись и вытершись, я уже резинового пояса не надел. «А вдруг он просто натёр это место, – сознание пыталось уйти от внезапно выросшей, грозной, как Гималаи, угрозы. – Это не рак. Не опухоль. Не может быть столько несчастий на одного человека…»

Стало так одиноко, так страшно, что я позвонил на работу маме Марине, зная, как не любит директриса школы Франческа, когда отвлекают её секретаршу.

— Пронто? – к счастью, это был голос Марины.

Конечно, я ничего не стал говорить о родинке, о своём подозрении. Просто захотелось получить подтверждение, что ты не один, что есть на свете кто–то, кто тебя любит.

(У каждого обязательно должна быть такая возможность. А если нет – пусть звонит и приходит. Когда умру – читает мои книги. Открывая их переплёты, вы входите прямо ко мне.)

Марина не поняла, почему я позвонил. Подумала, что–то случилось с тобою. А ты как раз входила с Леной в дверь, подбежала к телефону, сообщила матери, что видела на пруду возле рынка утяточек с мамой уткой и пьяного дядю.