Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Я поблагодарил её и спросил, указывая на спящих:

— Артисты?

— Це раненые с Отечественной войны, подкрепляют здоровье. Артисты живут в каменном корпусе, там же их столовая.

— А наша?

— В соседнем бараке. Как выйдете, слева, за умывальником.

— Понятно. Как тебя зовут?

— Ганка.

— Ганка, нельзя ли достать тряпку, вытереть с тех тумбочек, как–нибудь прогнать мух?

— Зараз! Возьму у завхоза липучую бумагу, затяну окно марлечкой. Гарно? А чего вы с палочкой? Ножка болит? Тоже раненый?

— Нет, Ганка. Извини, должен умыться, переодеться.

— Да я зараз! – она моментально смахнула в грязную тарелку объедки с тумбочек, собрала пустые бутылки, ободряюще сверкнула улыбкой и выскользнула за дверь.

Умывшись под прикрытым навесом уличным рукомойником, я переодел окровавленную рубашку, зашел в опустевшую столовую, где дебелая повариха накормила меня остатками исключительно невкусного обеда – перловым супом и так называемыми котлетами. На третье был подан компот с потонувшей осой.

Затем я обошел территорию. Она была невелика. Возле трёхэтажного каменного корпуса у кустов роз и олеандров стояли новенькие садовые скамейки. В стороне от посыпанных песком дорожек в тени больших акаций я обнаружил беседку со столом и несколькими плетёнными из соломы креслами. Отсюда хорошо была видна морская даль. Над самым столом висела лампочка. По вечерам здесь можно было бы предаваться творчеству.

За беседкой сонно шелестела кукуруза с вызревшими початками. За ней просвечивала бахча, пестреющая большими арбузами. В конце её виднелась хлипконогая вышка сторожа.

…Моими соседями по палате оказались два чрезвычайно несчастных человека. Один из них, как легко было догадаться по погонам на его выцветшем кителе, был майор. Контуженный на войне, он заикался, периодически по несколько раз кряду дергал вбок маленькой, породистой головой. И каждый вечер напивался. После чего засыпал, а средь ночи начинал кричать, что он со своими танками просит боезапас и поддержку с воздуха.

— Пропил свои медали, теперь пропивает на рынке ордена, – сообщил мне второй сосед Семён, который, как мог, отхаживал совершенно помирающего к утру майора. – У него осталось ещё два Красной звезды, один Красного знамени, орден Ленина и звезда Героя.

У самого Семёна, бывшего сапёра, не было обеих рук по локти. Что ж, я тоже был инвалидом, и эти двое приняли меня в свою компанию как коллегу.

До чего же надоедно бывало уворачиваться вечерами от вечных приставаний майора выпить с ним водки. К счастью, Семён алкоголем не злоупотреблял и всячески берёг меня от соблазна. В конце концов по вечерам я научился отсиживаться в беседке вместе со своими тетрадками. Когда часам к одиннадцати я возвращался, майор уже находился в забытьи.

По утрам перед завтраком я спускался на пляж, шёл правее, подальше от пустого ещё в этот час «женского» пляжа, на так называемый «общий».

И Чёрное море принимало меня в свои объятия. Иногда там, вдалеке уже мелькала, как поплавок, белая чалма голубоглазой бронзовой богини. Она заплывала очень далеко, и я всегда боялся за неё. С другой стороны, хотелось, чтобы она немножко начала тонуть. Тогда я мог бы её спасти и таким образом познакомиться. Время шло. Она вовсе не собиралась тонуть. Наплававшись, упруго шествовала к распластанному здесь же, на общем пляже надувному матрасику, растягивалась на нём всё с той же книжкой, с грушей или персиком. На запястье её сверкал браслет. Заметив, что я за ней наблюдаю, заслонялась раскрытым зонтиком. Порой ветерком отодвигало зонт, и задремавшую богиню можно было созерцать во всей красе.

Никто к ней не подсаживался, никто вокруг неё не вился. Видимо потому, что она так же, как и я, бывала на пляже только рано утром и вечером, когда там тихо, не очень жарко, вода в море прозрачна до дна, не взбаламучена. Видно, как взблёскивают стаи мальков.

Однако время шло. И теперь уже я подумывал о том, чтобы самому попробовать начать тонуть. Чтобы ей ничего не оставалось, кроме как спасти меня.

Но в этом варианте таилось что–то жалкое, не столь благородное, как в первом…

— Сволочи! Замучали компотами из мух, а вокруг такие кавуны! – сказал однажды вечером Семён. – На базаре ломят цены, как фашисты какие–нибудь. Хочешь, Володька, хорошего кавуна?

— Конечно.

— Знаешь, что Ганка–санитарка вчера сказала? «У тебя, Семён, рук нет, зато есть ноги. У Володьки нога больная, зато есть руки. Идите поутру, когда сторож дрыхнет, на бахчу. Пусть Володька срежет по кавуну, положит их в сетку, а ты, Сеня, бери на свои култышки и беги ногами до хаты». Девка сердечная, она и сетку принесла, гляди, аж пять кавунов влезет.