Владимир Файнберг - Навстречу Нике

…В тот момент, когда я оказался с тобой на Красной площади, во мне, словно кто–то включил, заработала таинственная машина памяти. Не переставая разговаривать с тобою, что–то объяснять про мавзолей, про башни, я увидел себя, одиноко идущего по направлению к храму Василия Блаженного, к набережной зимней Москвы–реки.

Сейчас, после того, что было в Гематологическом центре, двигаясь вместе с тобой по брусчатке площади, я внезапно ощутил, насколько счастлив и молод по сравнению с самим собой в юности.

…В то утро с вокзала, первым поездом метро, из командировки в Невинномысск на текстильную фабрику, на какую–то шерстомойню, явился мой папа Лёва. Несчастный и виноватый, он протянул маме тряпичный свёрток, в котором оказались две рыночной работы шкатулочки. На их крышках были наклеены цветные открытки. На одной изображены три богатыря, на другой – что–то в том же духе. Между прочим, шкатулочки сохранились, и ты их порой держишь в руках, тайно от мамы извлекая из одной катушки ниток, из другой различные пуговки.

«Почему небрит? Страшно выглядишь? – спросила мама. – Где чемодан?»

Оказалось, ожидая где–то пересадки, папа уснул на вокзале, подложив чемодан под голову, а когда проснулся, ни чемодана, ни денег не оказалось. Правда, опустевший бумажник с документами лежал, заботливо засунутый вором, в кармане полушубка.

«А что это такое? – спросила мама, указывая на шкатулки, и ставя перед сидящим за столом папой тарелку дымящейся отварной картошки с куском жареного судака. – На какие деньги и зачем ты купил эту гадость?»

«Занял у главного инженера на обратный билет, по случаю приобрёл тебе в подарок. Для хозяйства».

Мама тяжело вздохнула. Словно опомнясь, спросила: «Вымыл руки, умылся?» И стала быстро собираться на работу, говоря: «Володе валенки не на что купить. У него пиджака нет…» Папа оттолкнул от себя тарелку, вскочил: «Мотовка! Зачем покупаешь судаков, когда можно обойтись селёдкой!»

«Не смейте ругаться! Мама, не ругай папу! Мне от вас ничего не нужно!» – крикнул я, схватил портфель с учебниками и выбежал из дома, зная, что не пойду в школу.

Новая, 283–я школа, куда меня пристроила к знакомой директрисе мама, находилась очень далеко от нашей улицы Огарёва, аж у Рижского вокзала, в Банном переулке. Не приведи Господи кому–нибудь остаться на второй год в восьмом классе, изо дня в день тащиться с пересадками через весь город, чтобы, оказавшись в незнакомой среде давно спевшейся банды учеников, снова зубрить то, что зубрил год назад.

Зато до Красной площади с улицы Огарёва было совсем близко. Я шел вот здесь, мимо неподвижных солдат в тулупах, стоявших тогда у входа в мавзолей, и ракетница с единственным зарядом тяжело лежала в боковом кармане пальто. Как раз против сердца. Где–то там, за зубцами кремлёвской стены, наверное, уже проснулся и работал у своего письменного стола Сталин, так и не получивший моего письма. Так же, как сейчас, бестолково летали над башнями стаи галок и ворон.

— Старинный палки стук.

— Что? Доченька, что ты такое сказала?!

— Старинный палки стук.

Действительно, лишённая резинового наконечника, палка моя постукивает по древней брусчатке как–то старинно…

— Откуда ты знаешь такие слова? Кто тебе сказал?

— Никто. Я замёрзла. Хочу в «Макдональдс».

— Я тоже замёрз и устал. Поехали! Сейчас на набережной возьмём такси.

…И вот мы сидим на углу «моей» улицы Огарёва, ныне Газетного переулка и Тверской, бывшей улицы Горького, в «Макдональдсе», в доме, который на моих глазах строили как раз в те далёкие годы, когда я подыхал от бесконечной зимы моей жизни. От несвободы. И уже почти терял веру в то, о чём писали в учебниках, в книгах – в то, что есть океаны с их островами и пальмами, есть вольно живущие в джунглях тигры, а в тундре – олени… Что можно плыть под парусом, подниматься к альпийским лугам, где под бьющими с гор водопадами в озёрах играет форель…

Знал бы я тогда, что всё это, всё мне достанется! И достанется самое главное счастье – ты, с увлечением достающая пальчиками хрустящие картофельные ломтики из пакета, запивающая их кока–колой через пластиковую трубочку.

— Помнишь, в Турции я дал тебе белую пуговичку, и ты сказала, что она из белой страны? А сейчас почему так сказала – «Старинный палки стук»?

— Папочка Володичка, не знаю.

Я усовестился. Понял, что мешаю тебе наслаждаться любимой едой. А гамбургеры я не взял, потому что мы оба терпеть их не можем.