Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Вот и прошёл твой день рождения – 1 февраля. Тебе – третий год!

Вчера, как на именины принцессы, целый день, до вечера, когда ты уже заснула, приходили и приходили наши, а значит, и твои друзья. Ух, эти китайские поролоновые зайцы, медвежата, немецкие мышки с хвостами и без, киндер–сюрпризы, книжки с Микки–Маусами, гномами и прочей нечистью! Не люблю. Да и тебе, кажется, больше всего нравится твоя потрёпанная белочка с задранным пушистым хвостом, пушистыми ушками. Зато какие красивые платья тебе надарили, ещё два новых комбинезона – на вырост! А накануне во вторник, все, кто у меня занимается, тоже явились с дарами – красивыми носочками, бантиками, заколочками, туфельками. Заезжали и старые друзья – Толя, Родион – тоже с дарами.

Не знаю, будет ли столько обожающих тебя людей в пору, когда ты станешь читать эти страницы. Надеюсь.

Не только мы с Мариной – все с удивлением отмечают, что ты не по возрасту развита, смышлёна, доброжелательна, обладаешь большим запасом слов. Мало кто знает – это получилось благодаря тому, что с твоего появления на свет я всё время разговариваю с тобою, что–нибудь рассказываю, смешу. Мама тоже. Но она меньше бывает дома.

Когда ты была совсем крохой, спала ли, бодрствовала, я неустанно внушал тебе то, что явственно помню до сих пор с такого же бессознательного возраста. Прочтёшь об этом в «Здесь и теперь». «Будь хорошей, будь доброй», – как повторял мне когда–то некий ангельский голос, похожий на мамин.

Вот и сейчас, в этой книге, опять разговариваю с тобою. Будущей. Какую мне вряд ли придется увидеть.

Вчера забежала почтить тебя с букетиком невесть откуда прибывших в февральскую Москву фиалок моя совсем молоденькая доктор Л. Р. Отведя меня на кухню, опять напустилась, напомнила, что с осени не сдавал анализов крови, не делал рентгеновских снимков черепа, скелета. Сказала, что для всего этого должен явиться в институт гематологии послезавтра утром, натощак, что она готова зайти за мной по дороге на работу. Чтобы я не поскользнулся, не упал.

Я был тронут, с благодарностью согласился. И вспомнил, как накануне ночью по радио «Свобода» услышал в передаче о медицине, что сейчас в США 17 600 больных моей болезнью – множественной миеломой. Из которых в будущем году умрёт 11 тысяч.

Поэтому пусть простят меня те, кто заметил, что я поскуливаю. Ужасно не хочется помирать. Трудно держать удар, особенно если тебе под 70.

При этом сам же уверен – смерти нет. По вторникам рассказываю своим слушателям об исследованиях профессора Моуди. Говорю о поразительных экспериментах двух американских ученых с уходящими из жизни раковыми больными, демонстрирую репродукцию загадочной, написанной в XVI веке картины Иеронима Босха – той самой, где ангелы, поддерживая душу умершего, летят с нею к золотому сиянию в конце длинного тоннеля… Так постепенно подвожу неверующих, пусть подчас и крещёных слушателей к истории воскресшего Христа, возвестившего воскрешение всем нам. Каждому!

Если ты заметила, я никогда не называю людей, собирающихся у меня по вторникам, своими учениками. На первый взгляд есть в этом что–то ханжеское. Конечно, я учу их тому, как делать некоторые упражнения, медитировать… С другой стороны, отец Александр в своё время совершенно точно сформулировал то, чем предлагал мне заняться, чем зарабатывать на хлеб насущный: «Всё, что вы знаете, что изменяло вашу жизнь, пришло к вам от других людей, эстафетой из седой древности… Вы – не Учитель Человечества, но должны по мере сил дальше передавать эстафетную палочку. Это труд. За него не стыдно брать плату. И вы не должны отказываться брать деньги за целительство. Получается своеобразный вид гордыни. Ведь вы действительно вылечиваете. И если люди хотят отблагодарить вас – не отказывайтесь! Не назначайте заранее цену, но и не обижайте отказом».

И всё–таки денег с вылеченных пациентов не беру. Это – единственное, в чём я остался не согласен с моим духовным отцом.

Вот почему ко мне обычно в первую половину дня приходят незнакомые люди, и я закрываю дверь в свою комнату, прошу тебя не мешать. Ныне всё реже принимаю страждущих, отбиваюсь, сохраняю силы, чтобы работать по утрам, писать эту самую книгу. Ибо болен. А сам себя вылечить не могу.

Всё–таки хочется дожить теперь до твоего трёхлетия! А если повезёт – и дольше…

Правда, как подумаю о том, что наступит пора и тебе придётся с ранцем за спиной, букетом в руках, как и всем бедолагам–шестилеткам отправляться в школу, становиться на первую ступеньку этого одиннадцатиступенчатого эскалатора, охватывает тоска. Редко кому везёт с самого начала повстречать такую учительницу, как моя незабвенная Вера Васильевна. О, картошка с поджаристой «пеночкой»! О, чтение сказок в московском дворе под цветущими яблонями!