Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Надеюсь, ты никогда не узнаешь, что такое посадка в поезд охваченных паникой сотен людей. Нам удалось сначала передать вещи через окно вагона, а потом и самим втиснуться в узкую дверь.

Наконец, поезд двинулся. Долго рассаживались пассажиры в переполненном до отказа вагоне. Плакали дети. Кто–то рассказывал, что на рассвете видел фашистские самолёты с крестами на крыльях.

Был вечер. Хотелось спать. Но я таращил глаза, чувствовал, что ввергнут в водоворот грандиозных событий.

Особенно интересно стало, когда уже ночью на каком–то полустанке в вагон ворвались семеро пьяных черноморских матросов. Стреляя из револьверов в потолок, они мигом очистили для себя семь полок и тут же уснули, подложив под головы вещмешки.

Я был настолько ошеломлён, сказать по правде, был в таком восторге, что не успел испугаться, как мама и все остальные. Никогда в жизни я больше не видел таких красавцев. Которых через несколько часов в Джанкое арестовал военный патруль. Они оказались дезертирами. Кто–то сказал, что по законам военного времени их ждёт трибунал и смертная казнь.

В те годы я уже знал нашу с тобой любимую песенку: «В далёкий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят…»

— Скорей иди к телефону, – шёпотом зовет Марина. – Звонит дон Донато!

Вот тебе отчёт о тех пяти днях, когда мы впервые разлучились. Если не считать поездку на Родос.

…Дизель–электроход с несколько неуклюжим названием «Башкортостан» всплывает из глубокой, пахнущей могильной сыростью камеры шлюза. Нагнетаемая невидимыми насосами вода бурлит вокруг судна, клокочет.

— Гварда! (смотри), – говорит Донато, касаясь моего плеча. – Опять она!

Мы стоим, запрокинув головы, на верхней палубе у поручней. Вглядываюсь. Сверху приближается, словно отрезанная краем парапета набережной, голова лошади. Голова всё время кивает, как заведенная.

Тотчас ухожу в надстройку, отпираю дверь нашей каюты. Беру со столика пакет с оставшейся четвертушкой батона, возвращаюсь на палубу.

Судно за это время поднялось настолько, что стало видно – лошадь стоит на набережной шлюза и не кивает, а кланяется. Попрошайничает.

«Башкортостан» все поднимается. Теперь мы видим лошадь сверху вниз. Точно так же она кланялась, когда плыли из Москвы.

Разламывая хлеб, мы с Донато кидаем куски за парапет. Лошадь торопливо подбирает их губами, чтобы снова начать клянчить. Теперь хлеб бросают и с нижней палубы.

Между тем, за асфальтом набережной всё пространство заросло травой. Зелёной. Свежей. Очевидно, вполне пригодной для лошади. Но она привыкла жить подаянием.

Знала бы ты, как мне стыдно перед доном Донато!

Стыдно мне и перед молодым норвежцем, с явно презрительной улыбкой тоже кидающим куски хлеба неподалёку от нас.

Вся Россия сейчас такая. Вот где ты родилась. Вот куда ты попала.

Только завтра днём судно доплывёт до Москвы, до Северного речного порта. Оттуда рукой подать до нашего дома.

А сегодня ночью я проснулся в каюте от собственных слёз, от того, что снова сам, без всякой очевидной надобности уехал.

Ни за что бы не уехал, если бы не наш давний итальянский друг – дон Донато. Последние три года он проводил свой отпуск у нас в Москве. Молился, читал книги отца Александра Меня, совершал евхаристию в костёле и у нас дома.

Свободное время щедро дарил мне, ибо нам есть о чём поговорить. Пили приготовленный им чудесный кофе. Иногда запивали его стопочкой водки или же граппы, «для пищеварения», как любит говорить этот в высшей степени незаурядный человек. Высокий, серебряноголовый, чем–то похожий на средневекового рыцаря.

На этот раз он по приглашению какого–то философа–протоиерея, преподавателя духовной академии проводил отпуск в Питере, съездил оттуда на Соловки, в Великий Новгород, во Псков, дождался нашего возвращения из Турции, ухитрился заказать по телефону два билета на пятидневное путешествие по Волге, до Плёса и обратно. Чтобы доплыть до Астрахани, у него уже не оставалось времени.

Он давно мечтал увидеть эту реку. Честно скажу тебе, когда Донато позвонил из Питера и сообщил, что приезжает утром, сказал, чтобы я готовился к путешествию – «Башкортостан» отходит в три часа дня, я обрадовался. Не то чтобы сразу забыл о тебе и маме. Но вдруг вспомнилось, ударило в сердце – я не видел Волгу почти пятьдесят лет! Господь через Донато дарит мне встречу с юностью. Может быть, последнюю.

И вот сегодня ночью в каюте я плакал. Жуткое дело. Не мог остановить слёз. Боялся, что разбужу Донато. В конце концов, вышел в сырую тьму на палубу.