Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Утром, накануне 1 февраля я проснулся от быстрого топотка босых ножек, радостного вопля:

— Папа! Вставай скорее! Вырос!

Поднялся. Прошёл к оранжерейке. Включил свет.

Как ты ухитрилась разглядеть в темноте пробившийся из земли росточек? Взошло единственное из пяти посеянных семян.

…Бледно–зелёный стебелёк. Коротенький. С двумя зачатками листьев. Что из него вырастет? Расцветёт ли?

— Папочка Володичка, можно полить? Очень хочется!

— Подожди. Видишь, земля ещё сырая? Ты же вчера перед сном поливала. Давай вечером, когда придёшь из детского сада?

— Ну ладно, давай.

Вы с мамой ушли. А я опять один на один со своей рукописью. Знаешь, Ника, не буду я здесь рассказывать о том, как в разгар «перестройки», в сентябре 1990 года был зверски убит отец Александр. Об этом прочтёшь в моих воспоминаниях. Во множестве книг и статей других авторов.

И о том, как Жанна внезапно, словно подстреленная птица, упал у подъезда, умерла от наследственной беды – инфаркта, тоже не буду. Тем более, достаточно подробно написал об этом в романе «Скрижали». Прожили вместе только несколько лет.

Странно, что Господь оставил меня живым после таких потрясений. Отделался только сильнейшими сосудистыми стрессами – лопнули капилляры в глазах, погибла часть сетчатки. Опорная «здоровая» нога стала плохо повиноваться.

Мне было не жалко себя, снова оставшегося в одиночестве. Мучало и мучает до сих пор чувство вины за то, что не заслонил батюшку от убийцы. Что не оказался рядом с Жанной, когда ей стало плохо.

К тому времени семилетняя работа над книгой «Здесь и теперь» была закончена. Кроме того, были написаны повести «Что с тобой случилось, мальчик?» и «Все детали этого путешествия». Смешно сказать, редакторы журналов и издательств жадно прочитывали эти рукописи, утаскивали их домой на прочтение свои близким, друзьям и знакомым так надолго, что я никак не мог забрать назад свои считанные экземпляры. Но печатать отказывались.

«Не беллетристика, не философия, не фантастика. Непонятно, под каким грифом выпускать ваши книги? К какому жанру принадлежат? – говорили они. – У нас теперь рыночная экономика. Непонятно, как это предлагать книжным ярмаркам, магазинам». Они не понимали, в жизни нет никаких жанров! Что доказали своим творчеством мои великие учителя – Чаплин, Феллини, Маяковский. Единственное произведение, которое должно было выйти в свет, – это мои воспоминания об отце Александре, которые я написал по горячим следам после его гибели, боясь позабыть малейшую черту любимого человека. Изо всех сил постарался оставить его в живых.

Августовским утром 1991 года поехал на «запорожце» в некое находящееся на Пушкинской площади издательство «АО Вита– Центр», чтобы подписать приготовленный к печати текст. Я опасался, как оказалось, не без оснований, что редакторша уберёт некоторые неповторимые детали. Уже тогда начались попытки создать из отца Александра образец хрестоматийного среднестатистического святого. Уже тогда многие, спекулируя его именем, знакомством с ним, делали карьеру…

Поглощённый горестными мыслями, я забыл обо всём на свете. В то время вообще был, как неживой. Единственное, что оставалось в жизни – крестильный крестик на груди, подаренный батюшкой.

Доехал от своего дома до площади Маяковского. Она почему–то оказалась перекрытой для движения. Свернул налево по Садовому кольцу, потом направо на улицу Чехова.

С приближением к площади Пушкина увидел дым перегретых двигателей, елозящие танки, бронетранспортёры. И вспомнил о ГКЧП! Ведь вечером было объявлено о том, что Горбачёв болен, сидит в Форосе, а так называемые коммунисты снова берут власть, создали какой–то Комитет. Лица их на экране телевизора были на редкость брюзгливы, отвратны.

Я оставил машину близ угла улицы, лавируя между бронетехникой, дошёл до издательства, уверенный, что сегодня оно закрыто или редакторша не пришла, не смогла пробиться в центр города.

Но она была на месте. Ждала.

Воспоминания мои большие. Пока я их внимательно вычитывал, пока спорил, возвращал на место вычеркнутое редакторшей, грохот за окнами усиливался.

Когда я подошёл к «запорожцу», издали увидел – теперь перекрыта боевыми машинами пехоты и улица Чехова. Назад пути не было. Оставалось выехать на Пушкинскую площадь, вызывая насмешки сидящих на танках солдат, двигаться к бульварному кольцу. Я надеялся доехать до Нового Арбата, уже по нему домчать до Садового, а оттуда как–нибудь свернуть в сторону дома.