Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Говорят, будто с детьми в определённые периоды их роста начинает происходить неладное. Ломка характера, что ли. Мой друг Саша Кунин принёс книжку какого–то польского педагога.

Толстая. Мелкий шрифт. Мне не прочесть. А Марине некогда. Да она и не хочет вникать. Говорит: «Не обращай внимания, пройдёт».

А я, как раненый. Просыпаюсь от собственного стона. Страшно, дождавшись утра, снова услышать:

— Мама! Пусть он уйдёт! Не хочу, не хочу с ним разговаривать, не буду! Уходи!

За что?! Где я потерял наше единение, когда не нужно слов? Кусочек меня отторгает меня. Побитым псом возвращаюсь в свою комнату из кухни, где мама поит тебя молоком перед тем, как отвести в детский сад.

Слышу, как она пытается причесать твои длинные, спутавшиеся за ночь локоны, как ты отбиваешься, топаешь ногами, устраиваешь истерику.

В конце концов Марина подхватывает тебя, непричёсанную, на руки. И вы уходите, не попрощавшись.

— Никочка, пока! – не выдержав, кричу я вслед.

Нет ответа. Дверь захлопывается.

Знакомые говорят, что ты избалована до последней степени. Что нужно быть строже… Шлёпать, что ли? Бить?

Детёныш мой, что с тобою стряслось? Ведь всё до недавнего времени было так хорошо! Неужели заболела, нужно тащить тебя к невропатологу?

Марина давно успела приехать на работу. Нет, чтобы позвонить, сказать, как вы расстались в детском саду, утешить. Ведь видела, в каком состоянии я остался…

Может быть, и она меня разлюбила?

А что, я на тридцать лет старше её. Плохо вижу, хром, сед. Тоже ведь, как и ты, ушла, не попрощалась.

Господи, Господи, верни мне любовь моих девочек! Вразуми, в чём виноват…

Когда будешь читать эту книгу, знай – как машина без топлива, приостановилась моя работа.

…Если бы я не познал силу простой, безыскусной молитвы, мог бы подумать, что произошло чудо: ты вновь рядом.

Воскресенье. После поездки в церковь, пока Марина готовит обед, сидим вместе у стола, учишься писать. Буква В у тебя получается похожей на лежащую вверх ногами автомашину с двумя колёсами, у буквы Я голова повёрнута не влево, а вправо. Пытаешься написать моё имя – Володя. Зато собственное и мамино начертала замечательно!

Должен признаться, когда в 1961 году я впервые держал в руках авторский экземпляр своего наконец–то вышедшего в свет сборника стихов «Над уровнем моря», с таким же чувством разглядывал каждую букву заглавия на суперобложке. Повезло на художника. Книга хорошо оформлена, с любовью. Есть там моя фотография – молодой, густоволосый, ещё без очков и усов. Интересно, что внутренне я точно так же молод и сегодня, хочешь – верь, хочешь – не верь.

Вообще, тот год оказался счастливым.

Меня сразу приняли в так называемый профком литераторов, и таким образом я обрёл официальный статус писателя, навсегда избавляющий от приставаний милиции. Шкловский, Светлов и ещё один поэт – Слуцкий дали рекомендации для приёма меня в Союз писателей.

Стал выступать на поэтических вечерах, срывать аплодисменты. Однажды, после одного из таких выступлений подскочил пожилой дяденька с моей книжкой в руках, потребовал автограф. Не люблю это действо, не понимаю, зачем оно нужно.

— Зачем? – так и спросил я его. – Я с вами незнаком, не знаю, что написать…

— Хотя бы распишитесь! Представьте, что после смерти вас признают гением, вроде Пушкина. А у меня будет ваша роспись!

— У всех берёте автограф?

— На всякий случай у всех.

Это было несколько унизительно. Расписался, чтобы отделаться.

На одном из таких вечеров присутствовали мои родители. Они слышали, как я читаю стихи со сцены, аплодисменты. Мама была, конечно, счастлива, а отец проницательно сказал:

— Книжка выходила долго. За такие выступления зарплаты ведь не дают?

— Не дают. Вот стану учиться на сценариста и кинорежиссёра, буду получать стипендию, не волнуйся!

…Похожая на комиссара гражданской войны, старая секретарша Высших курсов сценаристов и режиссёров сдержала слово. Я получил открытку, призывающую явиться на творческий конкурс.

Хотя конкурс был велик, человек двенадцать на место, я с неожиданной лёгкостью прошёл его, сдал экзамены и был зачислен слушателем сценарного отделения. Теперь отец мог быть доволен – каждый месяц полагалась вполне солидная стипендия.

Курсы тогда помещались через дорогу от Союза писателей в помещении Театра киноактёра. Кроме лекций известнейших мастеров кино, представлялась возможность увидеть золотой фонд мирового киноискусства – по два или даже четыре фильма в день.