Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Если не было шторма, на рассвете я уходил в море. Один. Или же брал с собою своего приятеля. Это время было расцветом нашей дружбы, которая, казалось, никогда не кончится.

Кроме ощущения полной свободы, море дало возможность заработка. При помощи самодура – намотанной на кусок коры пробкового дуба крепкой лески с грузилом и двенадцатью крючками, замаскированными разноцветными птичьими пёрышками, ловилась ставрида, скумбрия, а ближе к декабрю – спускающаяся сюда зимовать из Азовского моря крупная сельдь. Как правило, удавалось поймать так много, что решётчатое днище шлюпки было покрыто слоем рыбы.

На берегу у причала уже ждали торговки с базара. Они шустро перекладывали улов в клеёнчатые сумки, платили мне, сколько бы не было рыб, всегда одну и ту же сумму денег. Небольшую. Но её хватало, чтобы снимать во вторую зиму комнатёнку близ причала, а в третью – на самый дешёвый номер, каморку в гостинице «Абхазия». Без окна.

Дело в том, что приятель, у которого я спервоначалу остановился, помирал от ревности. Ни разу, ни слова не говоря об этом, он ревновал меня к своим абхазским горам, своему абхазскому морю, своему Сухуми. Боялся, как бы я всё это не воспел вперёд него.

Он не мог допустить, что у меня свой путь, свой взгляд. Не замыкающийся на экзотике. Было грустно и смешно постоянно ощущать болезненную, маниакальную ревность. Тем более, я любил его самого, стихи, которые он тогда писал. Некоторые до сих пор помню наизусть.

Чудесное время, когда мы вслух читали «Фиесту», быстро кончилось. Я съехал.

Но мы встречались почти каждый день. То ловили рыбу, то его добрая мама приглашала к ним на обед и, откровенно говоря, это было подспорьем в довольно–таки нищей моей жизни.

…Однажды, ледяным днём, когда снег впервые повалил на вечнозелёные пальмы и кипарисы, приятель забежал ко мне в перерыв из редакции, где он служил, сказал, что обед у них дома отменяется, кушать нечего, нет денег.

Что ж, бывает. Я пожалел, что утром, вернувшись с моря, отдал торговкам всю рыбу. Но где бы я мог её поджарить? Подсчитал наличность и отправился в дешёвую столовку, как раз близ того места, где жил мой приятель.

Зачем Богу было угодно завести меня на ту самую улицу? Я шёл по противоположной стороне от знакомого дома, когда увидел за зарешечённым окном первого этажа друга, со смаком объедающего куриную ножку…

Он стремительно задёрнул занавеску, явно надеясь на то, что я ничего не успел заметить. Возможно, он забыл об этой истории. А я, к стыду своему, помню.

Мы продолжали встречаться, читать друг другу новые стихи, иногда выпивали вдвоём или в компаниях. Он не знал, успел ли я тогда что–нибудь заметить. А я и вида не подавал.

Но с этого времени нас стало относить в разные стороны.

Летом в Москве меня неожиданно пригласили прочесть стихи по телевизору. Я сказал редакторше, что здесь находится молодой поэт из Абхазии, уговорил, чтобы он получил возможность выступить вместо меня, дал номер телефона в тогдашней гостинице «Гранд–отель», где он остановился.

Теперь он был при деньгах. Помню, вместе ходили в комиссионный покупать ему габардиновый плащ, ратиновое пальто.

Как все сухумские парни, он мечтал жениться на москвичке, переехать в столицу, получить московскую прописку. Что и осуществил. Через несколько лет поселился в одном из домов писательского жилищного кооператива, где к тому времени жил я.

В разгар «застоя», репрессий против инакомыслящих во множестве газет и журналов стали появляться его стихи и рассказы, одна за другой выходить книги.

Абхазские горы, абхазское море, обитатели сухумских лачуг – всё это по многу раз описано им. Очень мило. Русским читателям нравились экзотические персонажи, живущие среди экзотической обстановки.

Со временем мой бывший друг сделался знаменитым. Перестал замечать, что пишет всё более неряшливо, повторяется. Как всякая этнографическая проза, не вырвавшись на простор общечеловеческий, его произведения устарели.

Иногда вижу по телевизору или слышу по радио, как он не говорит, а вещает менторским голосом. Прописные истины. Или же псевдофилософскую чушь. «Никто мне не доказал, что Бога нет, и никто не доказал, что Бог есть».

Слушаю и невольно вспоминаю строки Пушкина: «…Так эта лампада мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

…В память о счастливых днях нашей молодости осталась моя единственная опубликованная поэма – «Длинный день на шлюпке».