Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Мэри Джейн хихикнула.

Она лежала на кушетке ничком, упершись подбородком в подлокотник, лицом к Элоизе. Стакан ее стоял на полу — только руку протяни.

— Вот так вот он меня смешил, — сказала Элоиза. — Когда разговаривал со мной. Даже по телефону. Даже в письмах. А лучше всего, что он даже не острил никак специально — он просто был смешной. — Она слегка повернула голову к Мэри Джейн. — Эй, не кинешь мне сигаретку?

— Я не достану, — ответила Мэри Джейн.

— Вот коза. — Элоиза снова перевела взгляд на потолок. — Однажды, — сказала она, — я упала. Обычно я его на автобусной остановке ждала, прямо возле армейского магазина, и как-то раз он опоздал, автобус уже поехал. Мы побежали, я упала и ногу подвернула. Он тогда говорит: «Бедный Дядюшка Хромоног». [58] Дядюшка Хромоног Длинноух — герой 79-ти книг американского детского писателя Ховарда Роджера Гэриса (1873–1962), пожилой обаятельный кролик, страдающий ревматизмом. Это он так про мою ногу. Бедный Дядюшка Хромоног, говорит… Господи, какой он был симпатичный.

— А у Лью нет чувства юмора? — спросила Мэри Джейн.

— Что?

— У Лью разве нет чувства юмора?

— Ох господи. Кто ж его знает? Есть. Наверное. Ну, над комиксами он смеется. — Элоиза подняла голову, сняла с груди стакан и отпила.

— Ну что, — сказала Мэри Джейн. — Это еще не все. В смысле, это же еще не все.

— Что не все?

— Ой… ну как бы. Смешочки и прочее.

— Кто сказал? — ответила Элоиза. — Слушай, если ты не в монастырь подалась какой-нибудь, не грех и посмеяться.

Мэри Джейн хихикнула.

— Ты уж- жасная, — сказала она.

— Ах, господи, какой же он симпатичный был, — сказала Элоиза. — Или смешной, или симпатичный. Не по-мальчишески такой симпатичный. По-особому. Знаешь, что он как-то раз сделал?

— Не-а, — ответила Мэри Джейн.

— Мы в поезде ехали из Трентона в Нью-Йорк — сразу как его призвали. В вагоне было холодно, и я нас обоих своим пальто как бы накрыла. А под низом у меня, помню, был кардиган Джойс Морроу — помнишь, синенький такой у нее был, славный?

Мэри Джейн кивнула, но Элоиза все равно не посмотрела.

— Ну и вот, его рука у меня как бы на животе лежала. Ну, в общем. И вот ни с того ни с сего он говорит, дескать, у меня живот такой прекрасный, что хорошо бы сейчас зашел какой-нибудь офицер и приказал ему другой рукой стекло в окне выбить. Мол, хочет, чтобы все по-честному. А потом руку убрал и говорит проводнику, чтобы не сутулился. Говорит, больше всего терпеть не могу, если человек своим мундиром не гордится. А проводник такой: ложись-ка ты спать дальше. — Элоиза ненадолго задумалась, потом сказала: — И дело-то не в том, что он всегда говорил, а как. Понимаешь, да?

— А ты Лью про него рассказывала — в смысле, вообще?

— Ох, — ответила Элоиза. — Как-то раз начала. А он сразу спросил, в каком тот был звании.

— И в каком?

— Ха! — сказала Элоиза.

— Нет, я просто…

Элоиза вдруг расхохоталась — эдак утробно.

— Знаешь, что он еще как-то раз сказал? Говорит, такое чувство, что он в армии растет, но в какую-то другую сторону. Когда первое звание дадут, говорит, ему не лычки выпишут, а рукава отрежут. Дорастет до генерала, говорит, и будет ходить голый. Только пехотная пуговка в пупке. — Элоиза посмотрела на Мэри Джейн — та не смеялась. — Что, не смешно?

— Смешно. Только все равно — чего б тебе не рассказать про него Лью как-нибудь, а?

— Чего? Он слишком недалекий, вот чего, — ответила Элоиза. — И еще. Послушай-ка меня, самостоятельная девушка. Если еще раз когда-нибудь выйдешь замуж, не вздумай рассказывать мужу вообще ничего. Ты меня слышишь?

— Почему? — спросила Мэри Джейн.

— Потому что я так сказала, вот почему, — ответила Элоиза. — Им нравится думать, что ты всю жизнь только и делала, что блевала, как только к тебе мальчик подойдет. Я не шучу, заметь. Нет, рассказывать-то им можно что-нибудь. Только не по правде. Только не правду , в смысле. Если расскажешь им, что была знакома с приятным мальчиком, надо тут же сказать, что он был приторный. А если скажешь, что знала остроумного, тут же говори, что он был какой-нибудь остряк-самоучка или умник. А если не скажешь так, они тебя этим мальчиком твоим будут по башке лупить всякий раз. — Элоиза умолкла, отпила из стакана и поразмыслила. — Ох, — сказала она, — слушать они будут, конечно, очень зрело и всяко-разно. И даже выглядеть при этом умно, как черти. Но пускай тебя это не обманывает. Поверь мне. У тебя не жизнь начнется, а сущий ад, если ты когда-нибудь признаешь в них хоть какие-нибудь мозги. Слово тебе даю.