Джером Сэлинджер - Три рассказа

Носки его туфель смотрели вверх. Мать часто говорила отцу, что та обувь, которую он покупает, слишком для Кеннета велика, и все просила узнать у кого-нибудь, в порядке ли у Кеннета стопы. Я же думаю, так получалось, потому что он вечно находил что-нибудь в траве и, подавшись вперед своими тридцатью-тридцатью пятью килограммами, рассматривал эту вещицу, вертел ее в руках. Даже мокасины выгнулись.

От матери ему достались прямые и, словно новенький цент, золотисто-рыжие волосы, которые он зачесывал на левую сторону, не смачивая. Шапок он не носил, так что вы узнали бы его даже издали. Однажды мы играли в гольф вместе с Хелен Биберс, я по зимним правилам заложил колышек с мячом в твердую землю, чтобы сделать первый удар, принял стойку и тут же почувствовал: если обернусь — точно увижу Кеннета. Уверенно обернулся. Метрах в пятидесяти, а может, и дальше, за высоким проволочным забором, он сидел на велосипеде, и смотрел на нас. Вот такой он был рыжий.

Он был бейсболистом-левшой и стоял на первой базе. На тыльной стороне бейсбольной перчатки, на ее пальцах, китайской тушью он выписывал строки из стихотворений. Говорил, что нравится их перечитывать, пока не отбиваешь мяч или пока на поле все спокойно. К одиннадцати годам он прочитал все стихи, которые были в доме. Сильнее всего любил Блейка и Китса, нравилось что-то из Кольриджа, но лишь год назад я узнал, — хотя раньше постоянно читал с его перчатки, — узнал, что за строки он старательно выписал последними. Когда я был в Форт-Диксе, мой брат Холден, который еще не ушел в армию, прислал письмо, где рассказал, как нашел перчатку Кеннета, пока возился в гараже. Холден сказал, что на большом пальце перчатки увидел то, чего до этого не видел, и как бы оно там ни оказалось, он все переписал. Это был Браунинг: «И в смерти ненавистно будет мне ослепнуть, усмириться против воли и медленно назад ползти». Не самые жизнерадостные строки для ребенка с проблемным сердцем.

Он с ума сходил по бейсболу. Если играть было не с кем и меня не было рядом, чтоб высоко подать, мог часами напролет закидывать и ловить мяч с покатой крыши гаража. Кеннет знал все показатели игроков высшей лиги от качества подач до поведения на поле. Но он не ходил, да и никогда не пошел бы, на матч вместе со мной. Это случилось лишь однажды, ему было около восьми лет, тогда Лу Гериг дважды набрал три страйка и дважды выбыл из игры. Кеннет сказал, что больше не хочет видеть, как хороший игрок выбывает с поля.

«Я снова возвращаюсь к литературе, с бейсболом невозможно справиться».

Проза его занимала не меньше поэзии; чаще художественная. Он заходил ко мне в любое время дня и снимал с полки одну из книг, потом возвращался к себе или на веранду. Я редко следил за тем, что он читает. В те дни я пытался писать. Очень вязкий рассказ. Очень одутловатый. Но иногда я все же обращал внимание. Однажды он взял «Ночь нежна» Ф. С. Фицджеральда, а позже спросил, о чем «Невинное путешествие» Ричарда Хьюза. Я ответил, он прочитал, но когда я захотел узнать о его впечатлениях, все, что услышал, — землетрясение было ничего, ну и цветной парень в начале. Как-то он взял у меня и прочитал «Поворот винта» Генри Джеймса. А всю следующую неделю молчал, ни слова не вымолвил.

Я в полном порядке.

Могу вспомнить любую подробность той подлой, мерзкой июльской субботы, несмотря ни на что.

Родители играли в летнем театре, пели в дневной постановке «С собой не унесешь». Они были вспыльчивыми и потными актерами второго состава, и к тому же переигрывали, так что мы с младшими братьями нечасто ходили на них посмотреть. Мама была там самой слабой актрисой. Глядя на нее, Кеннет съеживался и извивался так, что чуть со стула не сползал, даже если постановка была удачной.

Все субботнее утро я проработал в своей комнате, там же поел, и только к концу дня спустился вниз. Где-то в полчетвертого я вышел на веранду, и от резкого вдоха немного закружилась голова, будто воздух на Кейп-Коде тогда был слишком лихо замешан. Но через миг день представился вполне сносным. Солнце заливало лужайку. Я взглядом поискал Кеннета и увидел его в сломанном кресле-качалке: он читал, подобрав под себя ноги так, чтобы удерживать равновесие. Читал, приоткрыв рот, и совсем не услышал, как я пересек веранду и присел перед ним на перила.

Я пнул кресло кончиком ботинка.

— Кончай читать, малой, — сказал я. — Опусти книгу. Повесели меня.