Марлена де Блази - Амандина

— Вот так, мои дорогие, в отличие от отца, который сбежал из Франции в Польшу во времена Террора, Фредерик Шопен уехал в обратном направлении из находящейся под русским протекторатом страны, поскольку в 1831 году мог получить образование и начать выступать только в Париже.

Мадам де Базен стояла у фортепиано в своем салоне и рассказывала о Шопене аудитории, состоящей из детей, подростков и их по-воскресному принаряженных, несмотря на военные обстоятельства, матерей. Слегка переступая на высоких каблуках, тихим журчащим голосом она описывала жизнь композитора среди таких же изгнанников, как и он, его чувства, воплотившиеся в сонате си-бемоль, горечь разлуки с родиной и протест против угнетения. Они страдали так, как только поляки умели: щелкая каблуками, хлопая в ладоши и горюя в душераздирающем вихре мазурок. Гений Шопена, объясняла Констанция де Базен, состоял в том, что он донес до слушателя мелодию народной песни. Вернул своим соотечественникам их прошлое.

Через какое-то время аудитория, равнодушная к Шопену, впала в транс, несмотря на конфеты на серебряных подносах, вот же они, только руку протяни — воплощение невинной детской мечты в розовых и зеленых фантиках. Дети спали, прижавшись к плечам матерей, немногие старики, собравшиеся ради угощения, тоже. Какое-то время назад Катулл спокойно поднялся и ушел в сад курить трубку. Когда мадам, извинившись, на минутку покинула гостей, одна женщина спросила другую:

— Если она так любит Польшу, почему она здесь? Почему она не едет домой?

Один из стариков, очнувшись от дремоты, наклонился вперед, к ряду стульев, где сидела женщина, и объяснил:

— Потому что нет никакого дома. Польши не существует. Сначала ее опять поделили русские, австрияки и боши в Большой войне, а затем, когда поляки только начали собирать обломки, пришел Гитлер.

— Хорошо, теперь она живет во Франции, но весь этот разговор о Польше… какое нам до нее дело?

Амандина, сидящая на ряд впереди женщины, повернулась, чтобы окинуть ее взглядом. Девочка хотела объяснить, почему им не должны быть безразличны мадам де Базен, Польша, Шопен, и искала точное слово, но не могла вспомнить и вместо этого прижала палец к губам, чтобы попросить тишины. Когда мадам вернулась на место, Амандина повернулась к ней, оперла подбородок на кулачок и слушала дальше.

По дороге домой Амандина спросила у Изольды:

— Как сказать, когда ты можешь чувствовать то, что чувствует кто-то еще?

Изольда задумалась.

— Ты говоришь о сопереживании?

— Да. Сопереживание.

И так очарована была Амандина Констанцией де Базен в то воскресенье, что она провела следующий вторник и последующие за ним вереницей другие вторники с нею в шато. С Шопеном, фортепиано и сырными булочками мадам Теклы.

Каждую неделю девочка проводила приблизительно около часа за инструментом под нежным руководством мадам и постепенно восстановила потерянную технику. Мадам снабжала ее тетрадями, нотами и подробными лекциями, а где-то через месяц после начала занятий она нашла ей фортепиано.

Спинет, белый, приземистый, треугольной формы, со звуком скорее напоминающим клавикорды, чем истинное фортепиано, был доставлен однажды вечером к дому Катулла на телеге, запряженной лошадью, перенесен внутрь тремя фермерами мадам, и поставлен под руководством Катулла в гостиной, в то время как Изольда наблюдала со стороны, воинственно скрестив руки на груди, а Амандина благоразумно пыталась сдержать ликование.

В один из вторников Констанция де Базен объявила:

— Сегодня я буду танцевать для тебя. Я покажу танец, который выучила еще ребенком. Я не вспоминала о подобных вещах годы и годы, но сегодня, сегодня…

Услышав слова мадам, увидев, как она суетится с граммофоном, Амандина вспомнила Соланж и Доминик и как наяву услышала голос немецкой певицы, поющий песню солдат. Она хотела просить мадам отложить занятие на другой день, но она уже приняла позу, послышалась музыка. Мелодия заворожила девочку, она почувствовала, как уходит горечь, мадам двигалась так легко и изящно. Через несколько тактов руки и ноги Амандины задвигались сами. Она поднялась и начала танцевать. Как если бы она знала этот танец, как если бы она помнила движения. Так могло быть? Как это возможно? Конечно, невозможно. И все же она танцевала. Что она слышала в музыке? Могла ли почувствовать свою принадлежность к ней? к этой музыке? к этому танцу? Прикрыв глаза, Амандина танцевала самозабвенно, ловкая и грациозная, как ее мать в ту ночь, когда она влюбилась в Януша. Если тот, кто видел танец Анжелики тогда, мог сегодня наблюдать за Амандиной, он бы сказал: «Какая мать, такая же и дочь». Можно было предвидеть.