Марлена де Блази - Амандина

Констанция де Базен с изумлением наблюдала за Амандиной. Каждая в своем углу комнаты, они скользили по темному мраморному полу.

Когда музыка закончилась, девочка открыла глаза, подошла к Мадам и присела в грациозном реверансе. Констанция дотронулась до ее щеки, смахнула слезинку, вернула реверанс.

— Dobrze zroblony, piekna dziewczyna. Хорошо исполнено, красивая девочка.

— Это ваш собственный язык? Польский язык?

— Да.

— Мне нравится как он звучит. Все эти «ж» и «дж». Вы иначе выглядите, когда говорите по-польски. Я слышала, как вы говорили с Теклой. Вы становитесь более мягкой, юной. И во французском у вас особые интонации, более музыкальные, напевные. На вас влияет музыка вашей родины?

— Должно быть, музыка.

Из тяжелого хрустального графина Констанция де Базен налила прозрачный тягучий ликер в серебряную рюмочку. Села на диван, пригласила девочку устраиваться рядом.

— Ты никогда ничего не рассказывала о себе. О своей семье.

Амандина смотрела вниз на свои руки, сжимая и разжимая кулачки.

— Мне нечего рассказать. Я ничего не знаю. Соланж Жоффруа была моим опекуном, и она…

— Я слышала о ней от месье Катулла. Но не считала нужным говорить об этом с тобой. Думала, так будет лучше.

— Да, когда-нибудь я смогу говорить о Соланж. Я хотела бы рассказать о ней мадам Изольде и месье Катуллу, и вам, возможно. Но пока…

— Кто твои родители?

— Неизвестно. Ни мне, ни тем, кто окружал меня с рождения. Господин Катулл говорит, что моя мать сама должна найти меня, потому что у меня нет никакого способа найти ее. Когда он так сказал, мне стало немного легче. С тех пор как я помню себя, я всегда думала о том, как я начну искать ее, и никогда не думала, что, может быть, и она меня ищет.

— А имя? Твое имя?

— Имя мне дал епископ. Тогда мы жили в женском монастыре. Соланж назвала меня Амандиной, а позднее епископ Фабрис присоединил к нему имя своей матери, Жильберта, и свое собственное — Нуаре де Креси. Я никогда не пыталась пересказать вслух все, что я помню, с тех пор как начала осознавать себя. Воспоминания. Со мной всегда была Соланж, и так как она знала все обо мне, и у меня не было близких друзей, я не умею говорить об этом.

— Я понимаю.

— Господин Катулл и мадам Изольда — мои первые друзья. Скажем так, первые, кто еще не умер. Была Доминик, но мы с ней провели вместе всего несколько дней. О, и конечно вы, мадам. Я сожалею, что я не могу рассказать о себе больше, но я не знаю…

— Иногда мы находим себя в самых неожиданных местах, Амандина.

Констанция де Базен все еще сидела на диване, потягивая сливовицу из серебряной рюмочки, и думала о следующем.

Если в девочке нет польской крови, то и я не полька. Форма ее рук, то, как она касается клавиатуры, как держит книгу, расставляет цветы, пользуется столовыми приборами. Даже свою убогую одежду носит не без элегантности. Да, да, конечно, монастырское воспитание, пансион благородных девиц… тем не менее есть в этом ребенке что-то большее. Как она двигалась под музыку. Ее еще детский голос. Голос крови не такой уж редкий феномен. Толстой описал его в сцене с танцем Наташи Ростовой в деревне. Инстинкт, право рождения. Почему это не может быть верно для Амандины? Все, что приходит теперь на ум, слово «zal». Даже если бы я хотела, я не смогла бы объяснить девочке, что такое zal. Составная часть польской души. Сожаление, траур, горе, меланхолия. Чувство вины. Все там. Она мучается вопросом, нет ли ее вины в гибели Соланж. Она борется с этим. Амандина, вероятно, думает, что именно в ней была причина, заставившая ее родителей бросить ее. Бог знает, какую тяжесть она несет в душе. Zal. И все же она держит себя в руках, гордо держит голову, работает, учится и улыбается. А если она полька? Что бы изменилось, если я или она об этом узнали бы? Сирота, возможно знатного происхождения, оставленная в монастыре. Довольно заурядная история. Чей-то грех. Но такая изящная. Еще немного, и я поверю, что забота о ней и ее воспитание — мое жизненное предназначение. Ее сегодняшний танец против моих собственных zal. Если Бог поможет нам, думаю, я на верном пути. Поскольку она становится старше, Катуллу будет необходима помощь с взрослеющей девочкой. Вот если бы вернулась Доминик, но… А глупая Изольда никогда не даст ребенку того, что могу дать я. Выход один — мы с Катуллом должны пожениться. Он любит ее до безумия. Он — один, и я одинока. Девочка тоже одна.

Убедив себя вышеприведенными доводами, что она и Катулл должны пожениться, Констанция де Базен в ближайшее воскресенье вызвала его на разговор. Пригласив прогуляться по саду, она описывала свои впечатления от ребенка, от ее таланта, который заслуживает пестования, о тонкой душевной организации и самобытности.