Марлена де Блази: Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

Мой поезд стремительно подлетал к вокзалу Санта-Лючия. Я нанесла свежий слой рубиново-красной помады на губы, надвинула ярко-синюю шляпку колоколом на глаза и попыталась разгладить юбку. Утром в Риме таксист, который отвозил меня, спросил:

— Ma dove vai in questo giorno cosi splendido? Где вы проведете этот великолепный день?

— У меня свидание в Венеции, — протянула я лукаво, зная, что это ему понравится.

Любуясь тем, как я волокла набитый черный чемодан, хромающий на одно колесо и норовящий уехать в обратную сторону, к дверям вокзала, он посылал мне воздушные поцелуи и вопил:

— Porta un mio abbraccio a la bella Venezia! Передайте восхитительной Венеции от меня поклон!

Даже римский таксист любит Венецию! Все любят Венецию. Все, кроме меня. Я никогда не была в этом городе, всегда оставалась безразличной к его яркому, переливающемуся всеми цветами радуги, но в чем-то надуманному образу. Тем не менее то, что я сказала таксисту — правда. Я вела себя как женщина, которая едет на свидание. Теперь, когда я наконец здесь, мне все-таки жаль, что я не могу отвергнуть византийскую старуху еще раз.

Покинув опустевший поезд, я стащила чемодан на платформу, дав неуправляемому колесу пинок для поддержки равновесия, и поплыла сквозь суету вокзала, в толпу агентов, предлагающих водное такси и гостиницы, и туристов, мечущихся в муках прибытия и отъезда. Двери открылись, и я попала во влажный розовый свет, на слегка колеблющийся скользкий причал. Мерцающая вода вспыхивала, играя солнечными зайчиками ниже по каналу. Глаза разбегались. Сказочная Венеция выглядела совершенно реальной. Гондольеры в соломенных шляпах и полосатых рубашках были похожи на изваяния, застывшие на корме черных лодок, сияющих под круглым желтым солнцем. Понте делле Скальци удаляется с левой стороны, гармоничный фасад церкви Сан-Симеоне Пикколо приветствует через канал. Венеция в рваных лохмотьях, заштопана, болезненно прекрасна, и как волшебница, колдунья, она укрощает меня, перехватывая дыхание.

Я дождалась вапоретто, водного трамвайчика, линия номер 1, погрузилась на кораблик, и началось медленное, плавное перемещение вверх по каналу, четырнадцать остановок между вокзалом и Сан-Дзаккариа, причала рядом с площадью Сан-Марко. Я положила чемодан в большую кучу багажа на палубе и проложила себе путь на нос, надеясь остаться на открытом воздухе. Скамьи заняты, кроме нескольких дюймов, где лежит дамская сумочка японской туристки. Я улыбнулась, она передвинула свою «Фенди», и я, полная острого бодрящего нервного возбуждения, устремляюсь вверх по удивительному маршруту. Сегодня странно вспоминать, что вапоретто стал со временем обыденным транспортом, ежедневной дорогой от дома, чтобы купить латук и зелень, найти подвенечное платье, пойти к дантисту, поставить свечу в церкви с тысячелетней историей.

Вдоль канала выстроились дворцы, одряхлевшие византийские и готические лица, легкая улыбка Ренессанса, барокко, — эдакий меланхоличный ряд, очень пожилые синьоры, частенько поддерживающие друг друга. Чтобы удобнее было сплетничать, я полагаю. Когда мы подошли к Понте ди Риальто, остановке, самой близкой к моей гостинице, я не хочу выходить. Я доезжаю до Сан-Дзаккариа и иду от пристани к Кампанилле, колокольне. Я замираю на мгновение, прислушиваясь, не раздастся ли голос Марангона, самого древнего из колоколов Сан-Марко, того самого, чей торжественный бас отсчитывал начало и конец рабочего дня венецианского ремесленника в течение пятнадцати столетий. Он предупреждал о нашествии врагов, приветствовал королей и объявлял смерть дожей. Говорят, он звонит по собственной воле, и если кому-то посчастливилось прибыть в Венецию под его великий, благородный звон, то на этого человека снисходит особый венецианский дух, толк в котором один только старый колокол и понимает. Мой приятель впервые рассказал мне об этой примете годы назад, а я спрашивала: что, если человек шестьсот проходят мимо колокольни одновременно, как узнать, по ком звонит колокол.